Глава VIII. Илья Кормильцев

 

 

Мое сердце — не большое и не доброе. Я очень педантичный, скептический и желчный человек.

Илья Кормильцев

 

 

Я познакомился с Кормильцевым в середине 90-х, когда у «Наутилуса» готовился к выходу альбом «Крылья». Илья позвонил рано утром, скромно представился и сказал, что хочет встретиться. Мол, не телефонный разговор. Мы договорились пересечься у меня дома на Шаболовке.

Он приехал на следующий день. Без всякого пафоса — на метро и без опозданий. Когда я открыл дверь, то слегка оторопел, поскольку не узнал человека, стоявшего на пороге. Наверное, сначала надо было глянуть в дверной глазок, чтобы шок оказался не так силен. Вместо бородатого Софокла из Свердловска передо мной стоял абсолютно лысый мусульманин в толстых пластмассовых очках и с добродушной еврейской улыбкой на пол-лица. Хитрый блеск умных глаз выдавал в утреннем госте поэта популярной группы «Наутилус Помпилиус».

«Илья?» — переспросил я на всякий случай. «Ну что, испугался? — довольный произведенным эффектом, ответил вопросом на вопрос поэт. — Давай-давай, приглашай в гости…»

Мы направились в комнату. Кормильцев сел на стул и без всякой раскачки начал эмоциональный монолог про новые технологии, с жаром жонглируя непонятными мне терминами. Какие-то web-страницы, сайты, сервер, интернет-коммуникации. Затем стал рассказывать про компьютерные книги, мультимедийный CD-ROM и AVI-файлы… Я попытался прервать этот поток сознания и жалобно попросил повторить текст еще раз. Так сказать, «для троечников».

Врать не буду — со второго раза я понял еще меньше. Все правильно — если человек технически тугой, ему никакой мехмат не поможет… Но Кормильцев не унывал, принявшись чертить на обрывках бумаги какие-то схемы. Я чувствовал, что меня вовлекают в какую-то мутную секту. Для полноты картины не хватало разве что гадалки и ученого черного кота.

В какой-то момент я встряхнулся и осознал суть происходящего. Отмечая десятилетие творческой деятельности, генштаб «Наутилуса» задумал провести глобальное подведение итогов. «Проведение черты такой толстой», — значимо сказал Илья. С этой целью было решено выпустить энциклопедическое компьютерное издание «Погружение», в которое планировалось включить «правдивое» жизнеописание группы…

Мне недвусмысленно предлагали стать соавтором проекта. Кормильцеву, по его словам, нравились стиль и энергетика «Золотого подполья» — он хотел, чтобы в подобном ключе я написал «новейшую историю» группы. Всё, что случилось с «Наутилусом Помпилиусом» после ухода Димы Умецкого.

Я пулей опустился на Землю. У меня кипела работа над «100 магнитоальбомами советского рока». Я находился на другой волне и пребывал в жутчайшем внутреннем пафосе. Чувствовал, что получается что-то реально клевое. Поэтому, несмотря на всю симпатию к Кормильцеву и его недюжинной эрудиции, отвлекаться на мелочи мне не хотелось.

От всей своей полурусской души я поблагодарил Илью Валерьевича за доверие, но вежливо отказался, сославшись на нечеловеческую занятость. В финале этого насквозь фальшивого спича какой-то черт дернул меня сказать: «Спасибо, Илья. Правда, спасибо... Но этим, как ты его там назвал, „си-ди-ру-мом“, я заниматься не буду. НИ-ЗА-КА-КИЕ-ДЕНЬ-ГИ».

Кормильцев выдержал макиавеллиевскую паузу, по-доброму улыбнулся и с достоинством назвал цифру. «Стопроцентная предоплата», — добавил он после небольшой паузы.

Меня мгновенно смыло с письменного стола, на котором почему-то сидел. «Согласен!» — по-военному бодро отрапортовал я, пораженный в самое сердце долларовым эквивалентом собственного труда.

Судя по всему, Кормильцев был доволен. Я, естественно, тоже. Мы бегло оговорили нюансы работы и через пару минут распрощались, как лучшие друзья.

 

 

1. Погружение

 

У свердловской музыки всегда было свое лицо. Ее отличало нечто вроде наивной серьезности, если можно так говорить… Все время у нас происходило изобретение велосипеда или колеса — такое невинное новаторство, туземный примитивизм, какой бывает у первобытных народов в искусстве.

Илья Кормильцев

 

Буквально на следующий день мы встретились с поэтом «Наутилуса», который добросовестно притаранил мне для работы свой архив. Архив представлял собой аккуратно подобранные папки с публикациями — как из официозной прессы, так и из самиздата. Количество и размах статей впечатляли. Здесь были интервью с тандемом Бутусов—Кормильцев, с Ильей-соло, публикации его стихов, анонсы концертов «Наутилуса», репортажи с них, светские и музыкальные новости, рецензии на альбомы. Теперь, по идее, все было готово для того, чтобы начинать работу над мультимедийным изданием. Но у меня на этот счет существовал ряд соображений.

В итоге мое сотрудничество с Кормильцевым началось с невинного обмана. Получив архив и предоплату, я убедил Илью начать работу с диктофонных разговоров на вольные темы. Под таким расплывчатым углом я планировал повыспрашивать у уральского рок-аксакала нюансы истории свердловского рока. К «Наутилусу» 90-х эта беседа имела косвенное отношение, но была крайне необходима для книги «100 магнитоальбомов».

Слегка удивленный подобной любознательностью, Илья Валерьевич пригласил меня домой — в съемную квартиру в районе Нахимовского проспекта. Мы расположились на залитой солнцем кухне, которая напоминала высеченную в скале берлогу. Здесь все дышало примитивизмом и креативом. Илья сварил кофе и удобно уселся рядом со стойкой компакт-дисков. Мы начали болтать про Blur и Oasis, презентацию «Титаника» и последний альбом «Аквариума»...

Я не торопился форсировать события и держал паузу, что называется, до упора. Наконец-то Кормильцев вспомнил о теме встречи. Не без труда преодолевая закон всемирного тяготения, он поднялся с дивана и достал с полки коробку с аккуратно сложенными черно-белыми фотографиями. Я почуял запах добычи и включил диктофон…

Картина боевого прошлого Кормильцева уходила корнями в далекий 1981 год. Находясь после Уральского университета на военных сборах, он написал стихи для молодой свердловской рок-группы «Урфин Джюс». Не успел Илья вернуться к мирной жизни, как лидер «Урфин Джюса» Саша Пантыкин радостно наиграл ему на рояле новые песни, сочиненные на стихи Кормильцева.

В фортепианной версии поэзия вчерашнего студента воплотилась в концептуальный арт-рок, местами стилизованный под музыку Прокофьева и Шостаковича. Спустя год эти наброски материализовались в двойной альбом «Урфин Джюса» «Пятнадцать», который начинался с интеллектуального хита «451 градус по Фаренгейту»: «Пока ты куда неизвестно ходил, / Потушен, погашен твой юношеский пыл… / Пожарной командой. / Ты не знаешь ли, кто эти люди в касках и масках / С лицами честных героев, не чувствительных к боли?»

…Незадолго до описываемых событий в Свердловске состоялся первый рок-фестиваль, на котором лидер «Урфин Джюса» рекрутировал в группу новых музыкантов.

«Мы собрались на квартире у Пантыкина, — вспоминает Кормильцев. — Сидя на подоконнике, пили пиво, перелитое из полиэтиленовых мешков в большую кастрюльку, откуда черпали его кружками. Так я познакомился с Егором Белкиным и Вовой Назимовым, которые и определили в дальнейшем лицо „Урфин Джюса“».

Репетиции новорожденного трио проходили в пригороде Свердловска Верхняя Пышма, на базе производственного объединения «Радуга». Там удалось пристроить свои трудовые книжки: Кормильцеву достался пост штатного технолога, а ушлый Пантыкин захватил должность руководителя вокально-инструментального ансамбля.

Но не все в окружавшей «Урфин Джюс» биосфере было безоблачно. После нескольких месяцев репетиций начинающий продюсер Кормильцев взял верх над начинающим поэтом Кормильцевым. Дело в том, что дипломированному выпускнику химфака категорически не нравилось, во что превратили его стихи патлатые уральские рокеры. Как пелось в одной из композиций, «ты не стал бы слушать эти песни, если бы их перевели тебе».

«В „Урфин Джюсе“ была демократия: песню не принимали до тех пор, пока ее не одобрит большинство. И поэтому из-за текстов вечно происходили баталии, — вспоминает Пантыкин. — Когда мы начали записывать „Пятнадцать“, это оказался единственный в моей музыкальной практике альбом, у которого первоначальна была не музыка, а текст. А у Кормильцева был такой период, когда ему хотелось выразить достаточно философские вещи — путем сложных фраз и многоэтажных конструкций. Уже когда многие композиции были записаны, Илья приходил в студию и говорил: „Я вам свои тексты не отдам, и вам придется писать новые песни“».

«Кормильцев плохо шел на компромиссы, — свидетельствует фотограф «Урфин Джюса» Олег Ракович. — Он был агрессивный, знающий чего хочет, в том числе — и в музыке. Смеялся — не как все. Одевался — не как все. Говорил афоризмами — малопонятно и слушал только себя. По уровню мозгов он всех превосходил… Все считали, что он ненормальный, но, во всяком случае, его уважали».

Стоит отметить, что агрессивно-странный Кормильцев и упрямый трудоголик Пантыкин стоили друг друга. В то время они были далеки от своего креативного пика. Музыке Пантыкина мешали академизм и схематичность, ей не всегда хватало дерзости и здорового рок-н-ролльного хулиганства. В свою очередь, тексты «раннего» Кормильцева грешили вкусовыми перегибами и нонконформизмом. Но… будем объективны. Идеологическая конфронтация Поэта и Композитора меркла на фоне более радикальных схваток, которые чуть ли не ежедневно происходили в группе.

«По идее, мы не должны были работать вместе, — считает барабанщик Володя Назимов. — Мы должны были на пятой репетиции набить друг другу морды и разойтись».

«Пантыкин постоянно дрался с Белкиным — это стало доминантой начальной истории „Урфин Джюса“, — вспоминает Кормильцев. — Столкновение двух абсолютно полярных людей: одного — воспитанного на классике, второго — воспитанного на наглости… Одного — патологически упрямого, другого — патологического демагога и вождя народов… Столкновение двух лбов — одного козерожьего, другого овнячьего — давало потрясающие искры. Рога так и бились. Это было просто фантастическое противостояние».

Как вы догадались, творческий процесс в «Урфин Джюсе» не сильно отличался от подобного действа в сотнях других рок-групп. Что там говорить, рок-н-ролльную школу Кормильцев прошел по полной программе. И именно в «Урфин Джюсе» Илья впервые столкнулся с теорией и практикой «продвижения музыкального товара на рынок». Произошло это после того, как записанный в тяжелых баталиях альбом «Пятнадцать» был полностью готов, а творческий коллектив «Урфин Джюса» решил распространять его по всем правилам рекламного искусства.

«В домашних условиях нами был организован процесс копирования, — вспоминает Пантыкин. — Счет отправленных по почте катушек шел на сотни. Мы сделали оформление, размножили на копировальной машине „Эра“ вкладки с текстами и пресс-релизы. Затем качественно переписывали пленку и посылали по почте в Москву, Питер, Новосибирск, Казань. Заказов было очень много, и я отправлял, отправлял, отправлял…» «Как-то раз я пошел на почту и выслал в разные города около пятидесяти катушек», — подтверждает Кормильцев.

Процесс тиражирования альбомов «Урфин Джюса» осуществлялся экзотическим способом. Две коробки от маленьких катушек склеивались клапанами одна к другой. В результате получался двойной альбом. Большие 520-метровые катушки не покупались принципиально, поскольку «двойник» представлял собой редкое явление. В сдвоенных катушках присутствовал определенный пафос, который работал на общую идею.

Поскольку перезапись осуществлялась бесплатно, дистрибьюция альбома напоминала четко налаженное бесприбыльное производство. За первые полгода по стране было распространено более четырехсот копий — своеобразный рекорд для советской магнитофонной индустрии того времени. Неудивительно, что спустя добрый десяток лет Володя Шахрин вспоминал, как по Свердловску бродили слухи, будто на «Урфин Джюс» работает целый рекламный отдел в количестве 18 человек. По одному агенту на каждую песню из альбома «Пятнадцать», плюс еще трое стажеров. На подстраховке…

«Когда в 84 году я поехал в Москву, у меня было около двадцати бобин, которые я должен был разнести по конкретным адресам, — говорит Кормильцев. — В то время в стране практиковались кагэбистские „чистки“, и люди откровенно шугались, когда я приходил к ним и говорил: „А вы не посылали к нам в Свердловск бобину? Вот она“. Пару раз народ принял мои визиты за следственный эксперимент. Мы на Урале жили в святой наивности, поскольку те „наезды“, которые происходили у нас, были исключительно на уровне комсомольской организации».

После поездки в Москву текстовик «Урфин Джюса» взглянул на свердловскую сцену другими глазами. Он понял, что местный рок существует в изоляции от Москвы, Питера и Прибалтики. При этом он видел, что в условиях отсутствия элементарной инфраструктуры рок-движение продолжает развиваться. Кроме арт-рокового «Урфин Джюса» и андрогинного «Трека» в городе поднимали голову молодые команды «Р-клуб», «Метро», «Змей Горыныч бэнд», а также группа из архитектурного института под названием «Наутилус Помпилиус». Со многими музыкантами Кормильцев дружил, некоторым писал тексты.

Илья понимал, что перед свердловскими рокерами стоят как минимум две проблемы. Им негде было выступать и им не на чем записывать альбомы. И тогда Илья решился на неординарный поступок.

В теплый июльский день 84 года Кормильцев направился в ломбард на проспекте Ленина, где с безумной улыбкой снял с руки обручальное кольцо. Вместе с кольцом он заложил в скупку ювелирные украшения жены и золотые запасы своих друзей. В тот же день на вырученные деньги поэт приобрел последнее чудо японской бытовой техники — четырехканальную портостудию «Sony».

«Портостудия предназначалась для молодых японских балбесов, которые пытались в домашних условиях записывать электрический звук, — вспоминает Илья. — Это было примитивное устройство, состоявшее из двух несинхронизированных дек с небольшим четырехканальным пультом и встроенным ревербератором. Включать ревербератор не рекомендовалось, поскольку по звучанию он напоминал не достижения мировой цивилизации в области микросхем, а Синюшкин колодец из сказок Бажова. Тем не менее, это была реальная аппаратура, на которой можно было записывать альбомы».

Вскоре портостудия оказалась у музыкантов «Наутилус Помпилиуса» Славы Бутусова и Димы Умецкого. Будущие архитекторы уже несколько месяцев изучали подаренную Кормильцевым папку с не прошедшими цензуру «Урфин Джюса» «бесхозными текстами». Спустя какое-то время молодые архитекторы запали на странную лирическую зарисовку «Кто я?» — шизовый прообраз психоделического «трипа», описывавший моральный вакуум на порядок глубже большинства отечественных аналогов того времени: «Я отрезаю от себя части, леплю из них сержантов внешней разведки, / Посылаю их выполнять прокладку коммуникаций. / Они не возвращаются / Никогда, никогда, никогда…».

«У Ильи всегда была склонность к таким балладным вещам типа Боба Дилана и раннего Боуи, — вспоминает Слава Бутусов. — Он легко выдавал огромные баллады, с которыми я просто не знал, что делать, — потому что у нас был немножко другой ракурс… В ситуации с „Кто я?“ Илья подкинул нам текст, который всем понравился, но слова не ложились на музыкальную заготовку. Я пытался произнести текст речитативом, но он получался таким занудным, что было решено — на нашем новом альбоме „Невидимка“ эти слова будет наговаривать клавишник Витя „Пифа“ Комаров».

«Невидимка» записывался на новенькую кормильцевскую портостудию на квартире у Димы Воробьева — однокурсника Бутусова по архитектурному институту. Картина была следующая. Стояла глубокая ночь, и за тонкими стенами девятиэтажного дома мирно спали соседи. Злобным голосом, пропущенным через ревербератор, Пифа мрачно вещал в микрофон фрагменты психоделики Кормильцева: «Школы, школки, университеты…»

Припев создавали еще более экстремально. Бутусова укладывали на кровать и для лучшей звукоизоляции накрывали двумя одеялами. Посмотрев на часы, тяжело вздыхали и «для верности» сверху водружали полосатый матрас. Находясь внутри этого бескислородного саркофага, Бутусов что есть мочи орал в микрофон: «Где я? Кто я? Куда я? Куда?» Затем вылезал — весь красный и потный — и начинал жадно глотать ртом воздух. Так закладывался фундамент будущих побед «Наутилуса».

…Парадоксально, но в те сказочные времена сотрудничество «Наутилуса» с Кормильцевым воспринималось в кругах свердловских рокеров подобно взрыву атомной бомбы. От этого альянса Бутусова отговаривали все, кому не лень, — начиная от Сан Саныча Пантыкина и заканчивая Юрием Юлиановичем Шевчуком. Последний периодически наведывался в Свердловск и производил впечатление своими песнями и цитатами из философских трудов Льва Николаевича Толстого.

В один из таких набегов лидер «ДДТ» перешел от теории к практике. Хлебнув водки, он заявил Бутусову, чтобы тот ни в коем случае не связывался с Кормильцевым. Потому что «по-настоящему», по-рокерски, у Бутусова получаются песни только на собственные тексты. «Например?» — осторожно спросил Слава. «Ну, например, „Ален Делон“!» — уверенно заявил Шевчук. Но на этот раз мудрый Юрий Юлианович ошибался. Текст этой песни написал Кормильцев.

Впервые эта композиция прозвучала на квартире у Пифы Комарова в разгар очередной дружественной попойки. «В кругу друзей Слава неожиданно заявил, что хочет подарить Илье на день рождения новую песню, — вспоминает звукорежиссер «Невидимки» Леонид Порохня. — До дня рождения оставалось еще месяца три, но это были детали. Тогда впервые и выяснилось, что „Ален Делон не пьет одеколон“. Услышав песню в исполнении Бутусова, Кормильцев жутко взбодрился и выскочил на балкон, где у Пифы жил манекен по имени Федор… Недолго думая, Илья схватил Федора в охапку и сбросил с третьего этажа. Бродивший поблизости народ был ошарашен невиданным в здешних краях зрелищем. На их глазах из окна, прямиком в небо, вылетал почти натуральный человек. Тут же Пифа, Бутусов и Кормильцев с хохотом выскочили на улицу и с причитаниями: „Осторожно, осторожно! Ногами за дверь не зацепись!“, утащили Федора в подъезд».

Так состоялась премьера будущего хита группы «Наутилус Помпилиус».

А спустя несколько месяцев Кормильцев уехал в Ревду, где на строющемся заводе работал переводчиком с итальянского на промышленно-русский. Там он дистанцировался от свердловской суеты и вдумчиво созерцал картинки провинциальной жизни. По пыльным проселочным дорогам неторопливо бродили несметные полчища доверчивых ревдинских девушек, которые стимулировали творческую активность наутилусовского текстовика. И к нему с небес спустилось вдохновение.

В новых песнях («Казанова», «Рвать ткань», «Наша семья», «Всего лишь быть», «Эта музыка будет вечной», «Скованные одной цепью») Кормильцев отошел от расплывчатых образов эпохи «Урфин Джюса» и точно стилизовал Бутусова с Умецким времен «Невидимки». Пиком творчества поэта стала композиция «Скованные одной цепью», в которой было «сказано все, что накипело» и после которой уже не имело особого смысла возвращаться к социальной тематике.

«За два года до ревдинской командировки Кормильцев часто сидел по ночам в собственном подъезде, — вспоминает Порохня. — Дома Илье курить не позволялось, поэтому прямо в подьезде, он, одетый в пижаму, писал на кусочках бумаги тексты. Тогда, холодной черненковской зимой, я прочитал два, и с полной уверенностью сказал: „Илья, тебя посадят…“ Кормильцев в ответ улыбался, но невесело. Он никогда не был героем. Тексты назывались „Скованные одной цепью и „Метод Станиславского“. Впоследствии оба перешли к Бутусову, и в 86-м один из них стал песней. Второй потерялся. Мне до сих пор кажется, что второй был намного лучше, но так всегда потом кажется… Увы, Слава не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков».

…Летом 86 года «Наутилус» в «золотом составе» Бутусов—Умецкий—Пифа—Могилевский оккупировал подвал архитектурного института, превратив его в мини-студию. Никто не подозревал, что спустя несколько недель они запишут один из самых ярких альбомов советского рока.

«Альбом „Разлука“ делался совершенно разгильдяйским образом, в достойной и легкой форме, — говорит саксофонист Леша Могилевский. — Было весело, потому что отсутствовал какой-либо намек на рок-индустрию. Со стороны это напоминало кружок по интересам, как нечто, сопутствующее общению. Как товарищеский чай в секции „Умелые руки“».

Когда подвал архитектурного института превращался в благостный чилл-аут, пламени в огонь добавлял вернувшийся из Ревды Кормильцев.

«Илья писал нам по три тома материала и бился насмерть за каждую страницу, — вспоминает Дима Умецкий. — Из этого богатства можно было выбрать три-четыре текста, и то, с последующими доработками. После того, как закончилась рефлексия у Бутусова, началась рефлексия у Кормильцева, который считал, что мы все делаем не так. Он приходил в подвал и начинал разбивать ногами стулья… Успокоить его было очень сложно. Звукорежиссер Андрей Макаров бледнел прямо на глазах, поскольку нес за стулья материальную ответственность».

«Илья в тот момент вообще в таком состоянии находился, так сказать, в очень взбудораженном, — говорит Бутусов. — Все, что происходило в студии, его либо устраивало, либо не устраивало. То есть вот так — очень категорично».

Поклонник терапевтических методов в шоу-бизнесе лютовал не на пустом месте. Скажем, Кормильцев еще мог смириться, что в «Алене Делоне» Бутусов отказывался петь словосочетание «тройной одеколон». Или с тем, что в «Скованных одной цепью» вместо «за красным восходом коричневый закат» исполнялось «розовый закат». Нежелание вокалиста «Нау» петь «про блядей» в песне «Рвать ткань» Илья воспринимал как личное оскорбление. Но ничего, пережил…

«То, что в подвале архитектурного института получается нечто эпохальное, мы поняли лишь в конце записи, когда сели прослушивать альбом, — вспоминает Кормильцев. — Откровенно говоря, до „Разлуки“ никто к „Наутилусу“ серьезно не относился и почти никто в них не верил. Многие мыслили тогда более глобальными категориями, включая меня самого».

Слушая Илью, я ударился в легкую ностальгию. Осень 87-го. Эпохальный рок-фестиваль в Подольске. Это было мое первое знакомство с поэзией Кормильцева и первое публичное появление «Наутилуса» в окрестностях Москвы.

Этого события ждали давно. Вся андеграундная Москва взахлеб слушала альбомы «Разлука» и «Невидимка». Информации о группе не было практически никакой — говорили, что это осколки «Урфин Джюса» и «Трека», что песни написаны на стихи венгерских поэтов-импрессионистов, что «Наутилус» — это почти что русский Duran Duran. Много чего говорили.

За пару месяцев до «советского Вудстока» мои друзья метнулись автостопом на выступление «Нау» в Питере. Вернулись с горящими глазами. Долго и горячо рассказывали о триумфальном концерте уральских рок-музыкантов, во время которого молодая группа из Свердловска фактически «убрала» «Аквариум». Я заразился их неподдельным энтузиазмом и настроился на фурор.

«Наутилус» выступил в Подольске со своим типичным жестким имиджем: врангелевская унтер-офицерская форма, ордена, боевой макияж и галифе. После того, как музыканты агрессивно исполнили а-капелла песню «Разлука», над Зеленым театром зависло тотальное оцепенение. Затем застывший у микрофона с широко расставленными ногами Бутусов «врубил» боевики: «Мальчик-зима», «Казанова», «Скованные…»

«Экстракачественный звук и натасканная проникновенность вокала Бутусова сделали концерт „Нау“ праздником для тысяч москво-подольчан, — вспоминает один из организаторов фестиваля Сергей Гурьев. — Неожиданный сюрприз ждал группу на „Шаре цвета хаки“: на сцену вломилась камера Центрального телевидения, подъехала к Бутусову и стала заползать ему объективом промеж челюстей. Это варварская акция, впрочем, неожиданно послужила Славе допингом: он перестал забывать тексты, вообще весь подобрался и запел с удвоенной выразительностью, словно засосав у телевизионщиков творческое биополе».

Триумфальный сет «Наутилуса» венчало саксофонное соло Могилевского, вдохновенно сыгранное им в финале «Гудбай, Америка». В этот момент ни один человек ни сидел на месте — несколько тысяч зрителей хлопали музыкантам стоя… Возможно, с этой минуты и началось всесоюзное восхождение «Наутилуса Помпилиуса». Возможно, именно с этого вечера в стране и началась «наутилусомания».

 

 

2. Праздник фараонов

 

Я человек, который является частью коллектива, в котором происходит коллективное творчество.

Илья Кормильцев

 

Пик медийного интереса к «Наутилусу» продержался чуть больше года — с осени 87 года по конец 88-го. В этот период средства массовой информации просто сходили с ума: Бутусова дружно называли лучшим вокалистом и композитором, Кормильцева — лучшим поэтом-песенником. Многими газетами «Наутилус» был назначен лучшей рок-группой страны. Группой, которой в ноябре 88 года уже не существовало.

События вокруг «Наутилуса» развивались с кинематографической быстротой. Вначале «по идеологическим соображениям» группу покинул Умецкий, а спустя полгода измотанный жизнью Бутусов принял решение распустить коллектив. Навсегда.

Дальнейшие сообщения о судьбе музыкантов напоминали некрологи или судебные репортажи на тему «Куда плывет „Наутилус“?». С этого мутного исторического момента и должно было начинаться мое жизнеописание прославленного коллектива.

Чтобы воскресить в памяти Кормильцева события того времени, я прихватил с собой архивный выпуск «Комсомольской правды», датированный августом 1990 года. Публикуемый там материал назывался «Скованные одной цепью… — о «бракоразводном процессе» основателей группы «Наутилус Помпилиус»: он представлял собой интервью с Бутусовым и Умецким, взятые по отдельности. Их совместная фотография была демонстративно разорвана на две части — так, словно распалась группа The Beatles.

Примечательно, что в такой щекотливой ситуации поэту «Наутилуса» право голоса никто не давал. Спустя несколько лет самое время было восстановить эту историческую несправедливость. Несложно догадаться, что Илье, который всегда общался со мной максимально доверительно, было о чем рассказать. Но то, что я услышал, поразило своей откровенностью даже меня. Об этом никто не писал, никто не говорил, никто не знал… Поэтому публикуемое ниже интервью воспроизводится с минимальным количеством сокращений.

Александр Кушнир: Каким был твой внутренний статус в «Наутилусе» накануне кризиса?

Илья Кормильцев: К осени 88 года ситуация была такова: при всяких драматических обстоятельствах Слава решил разогнать «Наутилус»… Я, естественно, не числился в числе разогнанных и отнесся к этому спокойно. Потому что считал, что группа уже износила себя… Разогнаны были все, кроме Бутусова и меня. И Слава, в общем-то, хотел оставить в коллективе Лешу Могилевского и Егора Белкина, а остальных уволить. Он хотел разогнать всю старую гвардию: Пифу, Алавацкого, Елизарова, Хоменко. Эта четверка проходила у нас в разговорах по кличке «Битлз». Я к этой идее отнесся положительно…

Затем Слава внезапно вспомнил про Умецкого. Насчет Димы я немного напрягся и спросил: «Слава, а ты его давно видел?» «Давно», — ответил Слава. «И что? Он ведь у нас ну очень московским стал?» Слава сказал: «Это неважно». Бутусов всю жизнь не любит деление людей по национальностям и городам… Эта другая крайность, тоже опасная… Итак, они встречаются в Москве и начинают что-то делать. Я звоню Диме и понимаю, что мне не дают Бутусова к телефону. Потом Умецкий все-таки решился: «Давай встретимся». Это произошло после длительного перерыва длиной в два месяца, когда я приехал в Москву. «Слава не в состоянии сам контактировать с окружающим миром, — заявил Умецкий. — Он не понимает, что нужно отвечать и говорить… Поэтому говорить буду я и моя жена Алена. Ты будешь передавать нам тексты, а я буду передавать деньги».

Меня эта ситуация обидела и напрягла. Потом летом 89 года я еще раз съездил к ним, на этот раз — в Питер, пытаясь установить контакт. Они встретились со мной, но Бутусова не показали. И показать не могли, потому что Слава лежал в больнице с сотрясением мозга и с переломом скуловой кости… Потому что в гостинице «Россия» ему навешали пиздюлей азербайджанцы. Произошло это по вине Умецкого, но это так, сплетни... Я был в очень настороженном состоянии. И решил для себя, что раз такое продолжается, мне это не интересно. Потом между Бутусовым и Умецким случился разрыв, а я отказался от премии Ленинского комсомола…

Затем мне позвонил новый директор «Наутилуса» Дима Гербачевский и сказал, что нужно приехать. Мол, мы начинаем работать по-новому, набрали новый состав, будем снимать кино… Надо разобраться с материалами, которые они сняли. Надо разобраться, как быть с Умецким, его покровителями, которые требуют назад аппаратуру...

Я приехал в Коломяги, познакомился с новыми участниками группы. Пожил у них, пописал вместе с Леней Порохней сценарий для фильма, который в итоге так и не вышел. В феврале 90-го съездил с «Наутилусом» в Берлин. Написал новый материал… Честно говоря, материал был написан еще осенью, но я его не хотел отдавать, потому что в группе был Умецкий.

Потом у меня с «Наутилусом» случился перерыв… Я не знал, будем ли мы вместе работать, или нет… У меня в Екатеринбурге был свой проект — культорологический журнал. И я им с удовольствием занимался. А они где-то ездят, у них опять начались проблемы с администраторами… Администраторы не хотят давать денег, меня не берут в Америку и еще куда-то. И я махнул рукой — на фиг всё…

Из отданного мной материала Слава скроил два альбома: «Наугад» и «Чужая земля». Я в это не лез. Изредка появлялся у Славы в Питере, пару раз заезжал к ним на гастроли… Мне не нравилась убогая обстановка, эти пьяные гитаристы и все прочее…

В 93 году у группы появился новый директор Игорь Воеводин, который сразу сказал: «Что это такое? Почему нет Ильи? Нам надо писать новые песни!» Воеводин — человек совершенно другого склада, чем предыдущий директор. У меня начал устанавливаться с ним контакт. Он пригласил меня на юг — отдыхать с группой... Я съездил и начал возобновлять отношения. И после этого уже плотно участвовал во всем, что происходило с «Наутилусом».

А. К.: Территориально ты где находился? Мотался между Свердловском и Питером?

И. К.: Где-то осенью 92 года я перебрался в Москву, накануне презентации в «Горбушке» альбома «Чужая земля». Тогда я сказал Славке: «Как-то мы с тобой странно живем, надо все это по-другому делать». И мы решили собраться в Москве и написать новый материал. У меня была большая восьмикомнатная квартира на Остоженке, в которой никто не жил. Там были заняты две или три комнаты, а остальные оказались доступны для размещения большого количества людей. Теоретически в других комнатах должны были жить алкоголики, которые уже лет пять сидели в тюрьме…

Я притащил Славку на Остоженку, и мы сидели с ним и что-то писали. За этот период были написаны: «К Элоизе», «Кто еще», «Железнодорожник» и «Тутанхамон». Из разных альбомов, на самом деле. После того, как Бутусов прожил у меня две недели, у нас восстановилось плотное общение. Я поехал на гастроли и своими глазами увидел, что обстановка в «Наутилусе» просто невыносимая. Однажды я присутствовал на уникальном концерте в городе Вильнюсе, где песню «Тихие игры» группа пыталась начать шесть раз. Три музыканта шесть раз начинали играть в разных тональностях… Это было больше похоже на какую-то банду анархистов, возглавляемую Белкиным и Беляевым. Вечно пьяные гитаристы, пьяный Гога Копылов. Все пьют, и Слава от этого как-то мрачно работает.

А. К.: Новый директор тоже пил?

И. К.: Как лошадь. Ведрами. И я понял, что это кисляк… Увидел, что Воеводин спивается вместе с группой. В последние дни работы Игоря его норма дошла до двух бутылок «Распутина» в день. Как директор он очень хороший парень — надежный, честный человек… Но совершенно не способен появляться в приличном обществе, работать с масс-медиа… Способен забивать гастроли, ездить по селам и весям. Я видел, что все кисло и плачевно. Весной 93-го я сказал: «Слава, ты не устал от всего этого?»

Ситуация в группе была все хуже: писать новые песни никто не хочет, заниматься новым материалом никто не может. Все пьяные плюс озлобленная истерическая демонстрация протеста. Летом мы поехали в Ялту, где фактически закончилась директорская карьера Воеводина. Он вручил паспорта какому-то хмырю, который обещал нам достать билеты на самолет из Симферополя в Москву. С тех пор паспортов мы больше не видели.

Воеводин начал опухать, и его пришлось выгнать. Затем было три дня безобразных разборок в Калининграде — с киданием предметов, повсеместным пьянством, матом Белкина, плевками в лицо и т. д. И я сказал: «Всё, Слава! Давай закроем этот печальный этап». И мы всё закрыли…

А. К.: Если вы опять всех разогнали, то с кем планировали играть? И записывать «Титаник»?

И. К.: Славка отправился заниматься демонстрационной записью вместе с «Аквариумом». В процессе работы в студии на Фонтанке у Бутусова начали складываться хорошие отношения с Сакмаровым и другими музыкантами. Но потом напрягся Гребенщиков. Начали обсуждать совместные поездки, и Борис стал показывать свое недовольство. И тогда Славка сразу отрулил, поскольку относится к Гребенщикову со священным трепетом.

И тогда встал извечный русский вопрос: «Что делать?» Из-за отсутствия других кандидатур я взял на себя роль продюсера коллектива. Каковым фактически являюсь по сей день. Хотя публично себя так нигде не называл, и нигде это не написано. И никогда я не получал за это никаких денег… Это был октябрь 93 года. Я понял, что если этого не сделаю, то скоро вообще не буду получать денег. Поэтому пошел на этот отчаянный шаг.

Насчет нового альбома я сделал предложения фирме «Фили», попросив довольно наглые по тем временам цифры. Аванс $15 000, неограниченное время работы в студии и роялти от продажи пластинок и кассет потом. «Фили» долго копались и дали ответ на два дня позже чем «JSP» — свердловская компания, которая выпускала пластинки «Чужая земля» и «Разлука». Там работали хорошо знакомые мне люди — в частности, с Сережей Кисловым мы вместе делали альбом кавер-версий «Наутилуса» «Отчет». В его же студии, где когда-то писалась «Пятнашка» «Урфин Джюса», все было переделано и куплена новая аппаратура. И там писалось много сведловских групп: «ЧайФ», «Агата Кристи», альбом кавер-версий «Отчет». Мы туда приехали, рекрутировали на помощь Вадика Самойлова, потому что у нас осталось мало народу: Бутусов, Гога Копылов на басу и Алик Потапкин на барабанах. Приготовились работать, отказали «Филям» окончательно…

А. К.: Скандала не было?

И. К.: Был, но в другом месте. Страшный скандал разразился между двумя директорами студии. Дело в том, что один жил с женой другого — за спиной у партнера. Поскольку один из них был связан с верхушкой бандитских кругов Свердловска, он начал выяснять все именно на таком уровне. Его жена тоже нашла каких-то защитников-покровителей. Вот так мы и писали этот альбом… Я помню запись «Титаника», состоявшую из следующих компонентов. Постоянно врывающиеся в студию какие-то бритозатылочные, которые начинали орать: «А ну, блядь, всем встать! Где там этот пидарас, который…» Примерно с такими текстами они выступали.

Параллельно приезжали мрачные люди из охраны банка, в котором была заложена эта студия. С суровыми лицами они накладывали печати, и помещение закрывалось… Мы, которые то выгонялись из студии, то снова в нее приходили. Вадик Самойлов, поглощающий с подноса, заказанного в хоум-сервисе, невероятное количество жратвы, Два салата, два первых, три вторых, мороженое сверху и еще эклер. Помню Вадика, который облизывает эти пальцы, жирные от сала и мороженого. И тыкает ими в компьютер, а компьютер покрывается пятнами…

А. К.: И кто оплачивал этот праздник жизни?

И. К.: Сам Вадик. Вадик очень много ест. За год до этого они записали «Позорную звезду» — и как-то у «Агаты» плохо шли дела с концертами, с директором, со студией… Они были в полной жопе, и Вадик всерьез подумывал, куда бы ему свернуть. Тем более что отношения между двумя братьями воздухом никогда не озонировали и не были особенно братскими…

По вечерам в студии постоянно устраивались танцы и пьянки. Самойлов, Алик Потапкин и второй директор «JSP» Паша Антонов приглашали каких-то бесконечных блядей из шейпинга. Однажды они так плясали, что сломали колонки, опрокинув их на пол. В очередной раз приехали бандиты с пистолетами…

Затем в студии появился очнувшийся от пьянства Воеводин… Картина такая: я и Слава сидим в валенках… Была очень холодная зима, минус сорок. Рядом сидит Гога Копылов и грустно говорит: «Эх, хорошо было при Воеводине! Всегда полтаху нальет». Ровно в этот момент бесшумно открывается дверь в студию. На пороге стоит Воеводин — в одной руке пистолет, в другой — бутылка «Распутина». И говорит: «Я слышал, у вас тут разборки? Скажите, кто вас обижает?» Надо сказать, что сам Игорь отсидел лет восемь в местах, не столь отдаленных…

А. К.: А если надо было бы нажать курок, Воеводин бы нажал?

И. К. (смеется): Я думаю, да… В общем, запись проходила в странном сочетании мрачной внешней обстановки, просто военной. Мрачного зимнего Екатеринбурга, этих бандитов, кругом снующих. Разборок, угроз, каких-то перезваниваний… То исчезает первый директор, прячется на конспиративной квартире. То первый директор побеждает, второй прячется на конспиративной квартире. Студию то опечатывают, то открывают. Чья власть будет завтра, никто не знает. Но у нас было ужасно бодрое настроение. И Славка все время бодрый — несмотря на то, что перенес операцию по удалению и вставлению двенадцати зубов. Судя по всему, Бутусов становится веселым, когда вокруг начинается дикий прессинг.

А. К.: На самом деле Слава как-то вспоминал, что когда приходили на запись «конкретные люди», ощущения были неприятные… Мол, «такой нервяк дурацкий».

И. К.: Короче, мы записали этот альбом, финансовые последствия землетрясений вокруг которого расхлебываем до сих пор. Но тут вовремя появился Александр Васильевич Новиков, который прикупил студию у Паши Антонова и Сережи Кислова, чтобы записываться на ней сам… В общем, никто не погиб, никому бандиты голову не срубили. И на том спасибо.

А. К.: Что было потом?

И. К.: Я приехал в Москву, на Нахимовский проспект… «Наутилус» снял новую базу в Питере на «Леннаучфильме», и мы стали репетировать программу с новым составом. По поводу которого мы с Бутусовым сидели на квартире его родителей в два часа ночи… Наевшись пельменей и напившись водки, мы раскладывали карточки, выясняя, кто с кем совместим и кого пригласить на освободившиеся места.

А. К.: Что на карточках было написано?

И. К.: Фамилии.

А. К.: И всё? Без астрологических знаков?

И. К.: Славка не верит. Это я сильно верю. На клавиши рвался Мурзик из «ДДТ», на бас рассматривался Сашка Титов, потом — Серега Галанин. В итоге решили оставить Гогу Копылова. Были разговоры о нескольких питерских гитаристах, фамилий не помню. В очередной раз говорили о неизменном Пантыкине в качестве клавишника, но потом решили, что он сам не согласится. И остановились на варианте, который получился сейчас. Вадик Самойлов согласился играть с нами столько времени, сколько ему будет позволять «Агата Кристи». В это время у них появились средства, они связались с «Росремстроем». Им нужно было ехать гастролировать, и Вадик попросил его отпустить. Иначе его из «Агаты» выгонят. Короче, мы опять остались без гитариста. И тогда Лешка Могилевский привел своего друга Колю Петрова, с которым учился еще в музучилище Чайковского и которого знал по группе «Ассоциация содействию возвращению заблудшей молодежи на стезю добродетели». В этом составе мы и провели презентацию «Титаника».

А. К.: Вы ведь уволили Воеводина… Кто занимался менеджментом?

И. К.: Я не горел желанием заниматься концертами и рекламой. Мне казалось, что это не нужно, и кажется так до сих пор. Нам надо было кого-то найти, кто бы выполнял эти функции «директора в пиджаке». Еще весной 93 года мы были на очень удачных гастролях в Израиле. И там мы познакомились с Вольфом Месхи, который тогда организовывал концерты советских коллективов по Израилю. Ему помогал Макс Лейкин, у них была фирма «Вольф энд Макс». И нам очень приглянулся Месхи — своим веселым нравом, обилием фантастических идей, и тем, что у него из ушей всегда идет дым от шмали. На три версты кругом…

А .К.: Добрая киевская школа.

И. К.: Мне они оба были очень симпатичны. Я всю жизнь был таким ярко выраженным юдофилом. И поэтому сразу зарубился и сказал: «Хватит с нас этих пьющих Воеводиных. Пусть лучше в директорах будет пара хитрых, ловких южных людей, умеющих всем этим воротить».

А. К.: Бутусов как-то признался, что «Наутилус» побил все мировые рекорды по количеству директоров и администраторов, перебранных в надежде на то, что найдется кто-то, кто научит жить правильно… Очень наивно…

И. К.: Ну да… Что было дальше? Месхи и его друг Леня Ланда приехали в Москву — заниматься концертами Агузаровой. Они появились яркие, как два павлина. Сразу произвели сильное впечатление — такие экзотические райские птички: Вова Месхи — впереди, Леня, как барсучок, скромно семенит сзади, с папкой Месхи и его кошельком. Потому что Вова их постоянно теряет. Ну не может человек после двадцатого косяка помнить, где у него что находится. Как ты сказал, «хорошая киевская школа»…

Они позвонили мне и спросили: «Что у вас тут происходит? Давайте мы вами займемся, раскрутим. Денег море — только что продали корабль со свининой и окорочками».

Мы дописали «Титаник», передали им альбом и где-то с марта 94 года они начали рулить нашими делами. Буквально через месяц мы провели презентацию в клубе «Карусель». Вова с Леней начали раздувать пургу вокруг «Титаника» — достаточно успешно, так как о группе в верхних слоях шоу-бизнеса уже начали забывать…

Потом мы поездили по разным городам — к слову, в очень бодром настроении. В июне дали презентацию в «России». Со всеми киевскими брейк-дансами, с девицами — как говорится, по гранд-стилю. С пафосом, который раздували Вова и Леня… Это было очень мило, то есть «Титаник» прошел достаточно хорошо. Коля Петров сразу включился в работу, и лето очень светлое, и Славка был в нормальном настроении.

С осени начались напряги. Первым тревожным сигналом стала поездка в Берлин — на концерт, приуроченный к выводу российских войск из Германии. Идиотская поездка, против которой мы сильно возражали. Вова и Леня позарились на нее, потому что хотели украсть много денег у Министерства культуры. А украсть не смогли, потому что их очень вежливо подвинули в сторону Бари Алибасов и Людмила Зыкина. Мол, что это еще за мелкие мальчики? Откуда они тут взялись?

Еле-еле уговорили организаторов, чтобы нас взяли. Ни про какие миллионы уже и речи не было… Мы вылетали в Берлин на военных самолетах из Чкаловска. Это был последний день воздушного моста Чкаловск — аэропорт Шперенберг. Не поддающаяся описанию неразбериха… У меня в паспорте не сохранилось никаких следов пересечений государственной границы. Никакой таможни, никаких пограничников. Мы вышли в центре Германии, и никому до нас нет дела.

Мы жутко устали после этой поездки, которая сильно подорвала доверие Славы к Месхи и Ланде. Бутусов начал напрягаться и несколько раз проверил, сколько наши директора брали за концерт и сколько денег группа получила на руки. Цифры, естественно, не совпадали. И мы со Славой поняли, что добрая киевская школа, кроме своих плюсов, имеет и свои обратные стороны.

Внутри «Наутилуса» начался напряг, который привел к изгнанию Вовы и Лени. И по доброй традиции их место занял первый заместитель — Саша «Хип» Пономарев, который до этого работал с «Браво». У нас он появился в июне 94 года, когда пришел помогать делать презентацию в «России». Тогда он был администратором по рекламе. В октябре 94 года Хип был принят на должность директора группы.

Увольнение происходило здесь, прямо на кухне — в составе я и Хип. Группа в это время была в круизе — вместе с Месхи и Ландой… Потом вернулся из круиза Слава и мы ему сказали: «Знаешь, мы тут Вову с Леней уволили». «Давно пора», — мрачно ответил Бутусов. Получив санкцию Славы, мы тут же собрали профсоюзное собрание, на котором сообщили про это увольнение. После этого у «Наутилуса» профсоюзных собраний больше не было.

А. К.: Похоже, что где-то в этот период ты начал писать «Крылья»?

И. К.: История с «Крыльями» очень странная. На самом деле там мало новых песен. Потому что новые песни туда не попали — по тем или иным причинам. «Крылья» состояли в основном из поэтического материала, написанного одновременно с «Титаником». Музыка к нему во многих случаях написана значительно позже. Новых песен там раз-два — и обчелся… «Золотое пятно», по-моему, вообще было написано одновременно с «Бриллиантовыми дорогами»…

Слава отнесся к новому материалу достаточно настороженно, потому что он оказался агрессивным, суицидальным и довольно гранжевым по своей фактуре. Там преобладали сильные эмоции и довольно грубая форма высказываний… Славка очень этого боится. К сожалению, у него почему-то присутствует железное желание быть «children kissing motherfucking corporated rock star». Очень ему нравится быть хорошим, таким вот семьянином во всех СМИ. Не нравятся ему эти эмоции. «Поздно ты, Кормильцев, собрался панком становиться», — сказал Слава, прочитав этот материал.

Первоначальное название альбома «Усталость» — по одноименной песне, которая начиналась со слов, которые Бутусов никак не принимал: «Если встречаюсь с ворами, мечтаю всадить в них свинец. / Не думай, что это безумие, я просто сошел с ума наконец. / Это усталость, это просто усталость». У этой песни была мелодия, достаточно жесткая… Но потом Слава сказал, что не хочет делать никаких заявлений. Что мы берем на себя слишком большую ответственность.

А. К.: Поговорим о форме. Как родилась идея смены прически?

И. К.: Мы со Славкой говорили об этом еще зимой. Тогда я в шутку сказал, что к новому альбому нужна новая кожа. Надо как-то по-другому выглядеть. Мол, давно мы шуток не шутили. Очевидно, у Славы в подсознании это осело, и через два с половиной месяца он предстал передо мной в новом облике. Я приехал в Питер, позвонил ему в дверь, совершенно не зная, что он постригся. Бутусов открыл дверь, абсолютно лысый, а я сказал ему: «Ну, здравствуй!» А Славка ответил: «Ну у тебя и нервы!» Короче, я вообще никак не отреагировал… Я побрился наголо спустя два месяца после этого. Было непредсказуемое желание. Это как-то автоматически произошло. Я чувствовал, что это нужно. Мне какой-то голос сказал во сне: «Побрейся!» Наверное, мне в голову подсознательно пришла мысль, что было бы клево, когда во время пресс-конференции рядом сидят два таких вот безволосых человека. Ну, я и побрился. А через несколько дней мы с тобой познакомились…

 

 

3. Связь с общественностью

 

Моя мать по национальности — русская, а отец — юрист.

Владимир Жириновский

 

Пообщавшись с Кормильцевым и не без труда осмыслив услышанное, я продолжал работу над текстом к «Погружению». По уму теперь настала пора делать интервью с музыкантами «Наутилуса». Это была не самая сложная задача. Гогу Копылова я помнил еще со времен питерской группы «Петля Нестерова», Олега Сакмарова знал по «Аквариуму», Лешку Могилевского помнил по фестивалю в Подольске. Накануне одного из московских концертов я накрыл их на саундчеке. Дождавшись окончания настройки, я зафиксировал на пленку их доверительные монологи.

Особенно меня поразила встреча с Могилевским, с которым мы попытались обсуждать грядущую презентацию «Крыльев». «Я не знаю, кто у нас заведует генеральной линией продвижения группы, — признался саксофонист «Наутилуса». — Цэ мне неведомо. И звонить узнавать это я, честно говоря, не хочу. Я просто боюсь… Боюсь показаться назойливым — директору, Славе с Ильей, у которых и без этого головы пухнут. Если хочешь, можешь считать, что ты попал в очередную кризисную обстановку. Всякий раз, когда „Наутилус“ презентует альбом, начинается невроз».

Мою репортерскую работу по мультимедийной книге «Погружение» венчала встреча с Бутусовым. Схема беседы была старая. Мне надо было убить двух зайцев сразу: получить информацию по «Наутилусу» 90-х, а также пообщаться на тему «100 магнитоальбомов советского рока». Наше интервью состоялось в одном из номеров гостиницы «Россия» при активной помощи Кормильцева. Беседа происходила аккурат перед ночным концертом «Наутилуса» в казино «Метелица». Первые полчаса вид у Бутусова был флегматичный и традиционно невеселый. Он пил пиво из бутылки, смотря куда-то под нос. Но, вспоминая запись «Разлуки» и «Невидимки», Слава взбодрился и начал рассказывать со студенческим энтузиазмом. Рискну предположить, что воспоминания молодости согревали его значительно сильнее, чем мысли о предстоящем ночном выступлении.

Кормильцев сидел поодаль и во время интервью не проронил ни слова. Ни разу. Зная словоохотливость Ильи, я был поражен. Во всем этом молчании мне виделась огромная теплота и неподдельное уважение к Славе.

Пообщаться с Ильей удалось лишь в «Метелице», заказав столик неподалеку от сцены. Правда, вначале мы лицезрели концерт группы «Наутилус Помпилиус». Это было не лучшее выступление. Был будничный день и казино прямо-таки кишело блядьми и бандитами. Чувствуя это, Слава пел так, словно его сейчас расстреляют. В зал он пытался не смотреть и пару раз забывал слова. Группа спала — прямо на ходу… Зрелище было так себе. Забудем скорее…

Когда музыка про батарейки закончилась, я обратился к Илье с наглой просьбой. Я знал, что на днях он должен был лететь по делам в Екатеринбург. Меня же угораздило в очередной раз влюбиться. Немного не вовремя. Поэтому я летел на целый месяц на юг Италии — радоваться жизни... А мне надо было сдавать в издательство «100 магнитоальбомов», и на меня со страшной силой давили сроки. Мне показалось, что энциклопедически образованному Кормильцеву сама идея книги об отечественной магнитофонной культуре была небезынтересна. Поэтому, размешивая виски с колой, я попросил «великого русского поэта» (так его часто называли друзья) взять в Екатеринбурге несколько интервью у местных рокеров. А я в это время допишу в Италии «Погружение».

Сделка состоялась. Вскоре Илья носился с диктофоном по плохо освещенным свердловским переулкам и виртуозно пытал очумевших от такого напора музыкантов. В особо сложных ситуациях Илье помогал бывший звукорежиссер «Невидимки», а ныне преуспевающий драматург и сценарист Леня Порохня. Зафиксированные на пленку интервью оказались выше всяких похвал. В то же самое время, нежась под ласковым итальянским солнцем, я оперативно написал текст, составивший основу мультимедийной книги «Погружение». Совесть моя была чиста — работа над «100 магнитоальбомами» не останавливалась ни на секунду.

Жизнь «Наутилуса» в это время шла своим чередом. Раскрутка еще не вышедшего альбома «Крылья» началась со скандала. Известие о том, что «Европа Плюс» получила на месяц эксклюзивные права на трансляцию нового материала «Наутилуса», вызвало бурную реакцию других радиостанций. В частности, «Радио Максимум» решило вообще бойкотировать альбом и группу.

«Даже если от слушателей поступят заявки на новые песни „Наутилуса“, то, очевидно, пока они выполняться не будут, — заявил программный директор «Радио Максимум» Михаил Козырев. — Я считаю, что музыка принадлежит всем... И надеюсь, что наши слушатели отнесутся к этому шагу с пониманием. Я вполне осознаю, что это — очень радикальная мера. Но с ее помощью я надеюсь показать музыкантам, что такой метод раскрутки альбома нецивилизован».

Ответный ход не заставил себя долго ждать. Заявленный хэдлайнером «Максидрома-95» «Наутилус» выступать на рок-фестивале отказался. Для организаторов с «Радио Максимум» это был сильный контрудар. На войне как на войне: следующая битва вокруг «Наутилуса» происходила между звукозаписывающими компаниями — вышеупомянутой фирмой «JSP» и новым лейблом «Апекс Рекордз». Обе организации решили одновременно выбросить на рынок два альбома «Наутилуса»: «JSP» выпускал архивный «Человек из ниоткуда», а «Апекс Рекордз» — «Крылья».

В один прекрасный момент до руководства «Апекс Рекордз» доперло, что с такими раскладами рынок будет перегружен «Наутилусом», и они не смогут отбить $100 000, вложенные в рекламную кампанию «Крыльев». В итоге представители «Апекс рекордз» в резкой форме выразили свое недовольство в адрес конкурентов. «Ситуация усложняется тем, — писали газеты, — что на все телефонные звонки, исходящие от „JSP“, члены группы „Наутилус Помпилиус“ не отвечают».

Узнав о конфликте из прессы, я понял, что ситуация с загрязнением СМИ ненужной информацией контролируется группой слабо. Точнее — вообще не контролируется. Я спросил Илью, что он думает по этому поводу, но продюсер/поэт пустился в пространные рассуждения о том, что роль пресс-службы в «Наутилусе» выполняют сразу несколько человек: Кормильцев, Хип Пономарев и представители лейбла. Музыкально-информационного агентства, ответственного за «связь с общественностью», у группы толком не было. Да, пожалуй, в 95 году ни у кого из русских артистов пресс-службы не было. Так тогда и жили…

По этому поводу вспоминается предшествовавшая презентации «Крыльев» пресс-конференция «Наутилуса». Для представителей СМИ с любовью были подготовлены сброшюрованные пресс-релизы, стилизованные под обложку «Крыльев». В те славные времена факт существования у артиста внятных комментариев к альбому был чем-то сродни внеплановой культурной революции в Китае.

Находящийся внутри пресс-релиза текст был настоящим бенефисом будущего рок-журналиста Ильи Валерьевича Кормильцева. Причем составленные поэтом «Наутилуса» аннотации к новым песням порой воспринимались ярче, чем сам предмет исследования. Судите сами:

«Песня „Крылья“ связана с проблемами общения с девушками в условиях становления капиталистического общества;

„Небо и трава“ — религиозный спор опять же с девушками, приспособившимися к существованию в становящемся капиталистическом обществе;

„Кто еще“ — попытка с помощью девушки спасти нарождающееся капиталистическое общество;

„Русский рок“ — это песня про то, какие мы козлы позорные, вместе со всеми своими дурацкими музыкальными занятиями;

„Человек на Луне“ — единственная светлая песня в альбоме, потому что она тесно связана с темой алкоголизма… В этой композиции наконец находится единственное спасение девушек в условиях становящегося капиталистического общества».

В качестве резюме Кормильцев пришел к выводу, что сейчас на Руси жить никому не хорошо, в том числе и группе «Наутилус Помпилиус».

…В отличие от ироничного буклета пресс-конференция «Наутилуса» носила спонтанный характер. Бутусов, Кормильцев и директор Хип Пономарев, сидевшие в «президиуме», понадеялись на собственные силы. Как выяснилось впоследствии, зря. Дело происходило в наспех подготовленном зале МДМ — без баннеров, без предварительного прослушивания альбома, без ведущего. Роль модератора взял на себя Кормильцев.

Несмотря на то, что это была первая за 10-летнюю историю «Наутилуса» московская пресс-конференция группы, начало брифинга напоминало плач Ярославны.

«Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь раньше мы с таким усердием делали альбом, — заявил Бутусов. — Во-первых, было очень много материала, во-вторых, он очень долго готовился и, в-третьих, долго записывался. Так что я вынужден сформулировать это таким образом: альбом записан с усердием шахтеров, добывающих уголь в канализации».

После столь «оптимистичного» дебюта в зале зависла пауза. В это время отряд фотографов ослеплял вспышками темные стекла очков Кормильцева и желтоснежного (по цвету волос) Бутусова, серьга которого в левом ухе жила своей, не зависимой от вопросов масс-медиа, жизнью. Лидер «Наутилуса» мрачнел и пытался уйти в себя. Но не тут-то было. Первый вопрос кого-то из телевизионщиков был адресован именно ему — что-то про связь между кризисом в стране и творчеством группы «Наутилус Помпилиус».

Опытный переговорщик попросил бы повторить вопрос еще раз — чтобы выиграть время. Но Слава, что называется, полез в бутылку: «За последние годы я привык к дестабилизации на всех уровнях и поэтому отношусь к этому несколько отвлеченно… Легче всего впасть в состояние, близкое к пространственному идиотизму. Для меня это естественный физиологический процесс, но я не рекламирую свой сегодняшний образ жизни».

Видя, что пресс-конференция движется не в ту сторону, на пару с Бутусовым загрустил и Кормильцев. Это «отсутствие счастья на лицах» не укрылось от внимания прессы. «Скажите, а чего вы такие усталые?» — внезапно поинтересовался Миша Маргулис из «Недели».

«Я очень инертный человек, а всю повозку тянет за собой Илья, — после некоторой паузы признался лидер «Наутилуса». — В чем причина моей усталости, непонятно. Наверно, надо бросать пить. Ведь все дурные привычки отягощают и затмевают».

Реакцией на это высказывание стал вопрос газеты «Сегодня»: «Раз вы так устали и вас уже ничто не радует, стоит ли продолжать выпуск новых альбомов?» Недолго думая, Бутусов ответил: «Ну что же поделаешь, если я сам по себе такой скучный человек? И я вовсе не собираюсь опровергать ваше высказывание по поводу того, что в наших словах чувствуется какая-то мрачность. Что поделаешь, если все так и есть на самом деле…»

Не в силах выдержать подобный декаданс, в дело опять вмешался Кормильцев. Он бросился в бой с шашкой наголо, напоминая своей неожиданной лысиной легендарного комдива Котовского.

«Очень сожалею, что мы не можем вас чем-нибудь заинтересовать, — вступил в перепалку с журналистами поэт «Наутилуса». — Лично я являюсь скучным по понятиям этой страны человеком. Не педерастом, к сожалению, и не наркоманом… Что вы хотите, если нам всем уже по тридцать с небольшим лет? И, естественно, что мы не будем прыгать до потолка, чтобы вас развеселить. Мы все устали, а если кто-то не устал и может прыгать до потолка, пусть идет на концерт Филиппа Киркорова».

От мрачных мыслей всех отвлек вопрос газеты «СМАК»: «В одном из интервью вы, Вячеслав, говорили, что готовитесь к замысловатой прическе. Скажите, это уже окончательный вариант, или все еще идет подготовительный этап?»

«Это пока что подготовка, — заметно подобрел блондинисто-пергидрольный Бутусов. — А дальше волосы будут расти и трансформироваться во что-то другое. Но это я шучу. А на самом-то деле я просто пытаюсь привести в гармонию свою внешность и внутренний мир… Я даже обложку „Крыльев“ предложил оформить в виде фотомонтажа: моя голова и тело Ильи».

Разговор плавно переключился на Кормильцева. Присутствующих взволновал вопрос, кем господин Кормильцев хотел быть в детстве. Выяснилось, что «сначала химиком, потом — биологом, потом — писателем». Илья признался, что хотел посвятить себя стихосложению, но вместо этого ему все больше приходится иметь дело с финансовыми документами, обеспечивающими функционирование рок-группы. Поэтому сейчас заветная мечта поэта «Наутилуса» — стать пенсионером.

«Я чувствую себя трупом, нет, даже чем-то большим, — категорично заявил, поправляя очки, Илья. — Потому что между мной и теми, кому сейчас восемнадцать, просто никого нет. То есть существуют в музыке новые люди, у них нормальные мысли, но о них никто не узнает, потому что никто не вложит в них денег. Дело не собственно в деньгах, а в умных деньгах. Когда появляется Сташевский, спаси нас Бог от таких денег».

Отвечая на финальный вопрос пресс-конференции, не посещала ли автора текстов «Наутилуса» мысль подарить свои стихи еще кому-нибудь, Илья Валерьевич весомо заявил: «Я выкидываю девяносто процентов из того, что пишу. Этим, наверное, и объясняется то, что я не пишу больше ни для кого, кроме „Наутилуса Помпилиуса“».

 

 

4. Восход и закат яблокитайцев

 

«Наутилус» плывет вслепую — это грустный, но факт. Но плывет — это факт радостный.

Из книги «Введение в Наутилусоведение»

 

После тура, проведенного «Наутилусом» в поддержку «Крыльев», группа начала готовить программу «Акустика», состоящую из лучших хитов. Пользуясь паузой, Кормильцев укатил в Прагу, где в течение нескольких месяцев писал тексты для нового альбома. К презентации «Акустики», состоявшейся в марте 96-го в ДК Горбунова, Илья вернулся совсем другим человеком.

«В Чехии я писал стихи, чувствуя, как с меня сходит весь невроз, приобретенный в Москве за последние три года, — признался мне Илья. — У меня появилась уверенность в собственных силах, необходимая жесткость и образность мышления. Я посетил кучу концертов: от King Crimson до Dead Can Dance. И постепенно начал „отмокать“. Вернувшись домой, я почувствовал себя как заколдованный. Теперь я впервые поверил, что никакая сила здесь не сможет меня сокрушить. Впервые за много лет мне все стало по хую».

В этот период Кормильцева буквально разрывало от обилия идей. Все новые тексты он передал Бутусову и почувствовал себя свободным человеком. Он наконец-то закончил работу над диском «Погружение» и успешно издал его. Параллельно, вкусив запах издательской деятельности, Илья уболтал меня модернизировать тексты из «Погружения» для новой книги про «Наутилус». Непосредственно сам Кормильцев отвечал за поэтическую часть будущего фолианта, в котором планировал опубликовать все тексты группы.

В свободное время Илья организовал издание антологии альбомов «Наутилуса» и начал плотно заниматься рок-критикой — писать рецензии на диски — в частности, в мою музыкальную рубрику газеты «Неделя». Схема сотрудничества была простой. Кормильцев кропал литературные шедевры, а я вместо символических гонораров презентовал Илье актуальные альбомы — от Chemical Brothers до Prodigy. Поскольку интернета в 96—97 годах у нас не было, Кормильцев привозил свои тексты на дискетах. Помню, что я окончательно поверил в литературный гений Ильи после того, как в эссе про группу Blur он перевел название композиции «Essex Dogs» как… «Шавки из Капотни». Для меня это был высший и практически недостижимый пилотаж.

Как-то под вечер я затащил «великого русского поэта» в гости к начинающему продюсеру Бурлакову. Развалившись на диване, мы поглощали приморские яства и слушали песни владивостокских групп: от «Тандема» до «Туманного стона». Затем смотрели только что смонтированные клипы «Троллей»: «Кот кота» и «Утекай». «Смазливый чертенок, — задумчиво отозвался Илья Валерьевич о своем тезке Лагутенко. — Да и Бурлаков — парень не промах. Шустрый. Судя по всему, далеко пойдет».

Проводив Кормильцева домой я, сгорая от любопытства, тут же перезвонил Бурлакову: «Ну, скажи, как тебе поэт „Наутилуса“? Не человек, глыба?» Продюсер «Троллей» подумал добрых полминуты, а затем как-то весомо сказал: «Мне кажется, он уже перерос рамки не только рок-поэта, но и рок-музыки. По-моему, вся эта история с рок-н-роллом его тяготит».

Я сильно удивился, но для себя решил, что недавно прибывший из Владивостока Бурлаков ничего в московской жизни не понимает. А я, блин, естественно, понимаю. Ведь «Наутилус», в отличие от никому не известной группы «Мумий Тролль», был в явном топе. Будущее свердловско-питерской субмарины выглядело совершенно безмятежным. Кормильцев написал для «Нау» действительно драйвовые тексты — в чем я убедился ночью, прослушав данную мне Ильей демо-кассету.

Запись была сделана Бутусовым на домашней портостудии. На кассете шариковой ручкой было написано: «Китайское яблоко». В самом начале Слава серьезным голосом говорит: «Проверка на вшивость номер четыре», а затем на одном дыхании поет двенадцать хитов: «Странники в ночи», «Девятый скотч», «Три царя», «Апельсиновый день» и другие. Поет под гитару, под простенькие клавиши и ритм-бокс.

Когда я с нечеловеческой гордостью поставил эту кассету знакомым журналистам, они долго цокали языками. Затем откровенно признались: «Если все у „Наутилуса“ получится, этот может быть покруче „Князя Тишины“… Даже если „Князь Тишины“ был бы записан по-человечески, а не в скотской электронной студии».

Услышав демо-запись «Китайского яблока» и мнения друзей, я не на шутку впечатлился. От Кормильцева я знал, что новый альбом планируют писать в Англии — с приглашенными продюсером и музыкантами. Чтобы узнать подробности, я через пару дней встретился с Кормильцевым в клубе «Бедные люди» на Ордынке. Кроме информации про альбом мне надо было взять у поэта итоговое интервью для книги про «Наутилус». С этого и начали.

Илья Кормильцев: Главными событиями уходящего 96 года, если брать какие-то идеологические моменты, было завершение флирта с попсовым подходом к продвижению своей продукции. Завершение флирта со средствами массовой информации, попсово ориентированными, с московским духом, так назовем это. Это был необходимый компромисс со столичной помпезностью, который делался без воодушевления — с сердцем, зажатым в кулаке, с «отвернутыми» яйцами. Просто потому, что нужно. Потом я понял, что сегодня наши журналисты чувствуют себя особенно хорошо, только кого-то похоронив, поплясав на его могиле и пописав на нее. Без этого они считают себя как бы несостоявшимися. Большая часть их не верит ни во что, кроме денег. Да и в те не особенно верит… Параллельно у нас начались два очень перспективных флирта. Первый — это флирт с психоделикой, а второй — с компьютерами, с компьютерной эстетикой и с компьютерным миром. Они отличаются большой влюбленностью и делаются по огромному желанию. Это те моменты, которые определили все настроение 96 года. Флирт с компьютером начался, строго говоря, летом 95 года… Тогда было еще не очень понятно, что из этого выйдет.

Александр Кушнир: Что послужило импульсом?

И. К.: Так получилось, что руководители фирмы «Апекс Рекордз», будучи людьми с физико-математическим образованием, всегда питали слабость к новым технологиям. И ваш покорный слуга, будучи человеком с естественно-научным образованием, тоже питал слабость к новым технологиям. Поэтому когда пришли эти люди и сказали, что есть такое предложение, я с восторгом за него ухватился. Хотя не до конца понимал, что из этого выйдет. Все вокруг относились к этому как к какому-то пафосному некоммерческому предприятию. Никто тогда не ожидал, что это окажется выгодным коммерческим и рекламным шагом. Делалось это как эксперимент — для того, чтобы застолбить новую дорогу...

Было видно, что этот компьютерный роман — на самом деле замечательный роман. Благодаря ему я лично снова вошел… немного отстав от компьютерного мира за последние три года… я окунулся в него с большим удовольствием, увидев в этом большие перспективы. Вплоть до того, что вся ближайшая работа «Наутилуса» планируется в основном интерактивными мыслями, мультимедийными. Один из проектов — это проект осуществить новый альбом, так называемый «CD +», который, помимо аудио-дорожек, содержал бы также компьютерную мультимедийную дорожку.

А. К.: Понятно… Это как на последнем альбоме Rolling Stones «Stripped». Скажи, ведь приятно с умным человеком поговорить?

И. К. (смеется): Мне тоже приятно. «Pleasure is mine» — как говорится в таких случаях по-английски… Следующий наш шаг — открытие интернет-сайта, который уже работает. Он еще не доделанный, но с него уже можно получать какую-то информацию: альбомы, тексты, все прочее. Сейчас его нужно довести до ума. Он позволит поклонникам получать не только ту информацию, которая есть на «Погружении», но и свежие новости. Задавать вопросы, писать письма, обращаться с коммерческими предложениями… Знакомиться с девушками. И так далее.

Ну, вот эти два компьютерных проекта сейчас продолжаются. Я очень тащусь от этого и сосредотачиваю внимание на мультимедийных и интерактивных технологиях. Потому что считаю, что темпы, которыми они будут внедряться в музыкальную жизнь, значительно выше, чем сейчас ожидают скептики. То есть это то, куда нужно кидаться, очертя голову, потому что именно в этом направлении лежит будущее.

Второй большой роман, который во многом определил настроение 96 года, — это роман с возрождением психоделической культуры. С брит-попом и всем, что вокруг него происходит. Когда я только начал входить в это дело, то принял его сразу — эту перемену в направлении английской музыки. Без оговорок. Мы сейчас говорим о более психоделической стороне брит-попа. Той, которая ориентирована на «neohippy ideology», на возрождение психоделической культуры. Я не имею в виду совсем попсовые варианты, хотя они мне тоже нравятся. Сегодня Джарвис Кокер из Pulp стал для меня одним из самых любимых людей. Новый культовый герой, вытеснивший в моем сознании, например, Мика Джагерра. И преемственность этой культуры, и новое увлечение психоделикой.

…Интерес к 60-м годам, снова возвратившийся. И в связи с этим появление нового психоделического оптимизма в творчестве «Наутилуса», который связан с преодолением социальной заторможенности, социальной загипнотизированности тем, что происходит вокруг. И в итоге посыланием этого всего на хуй.

За этот роман нужно выразить огромную благодарность группе «Аквариум» и тому культурному посланию, которое она несет в себе и в своих отдельных членах. И которое, к сожалению, не всегда, по ряду различных причин, творческих, объективных и субъективных, находит отражение в творчестве самой группы. Увы. И традицию хранителей духовного наследия 60-х — 70-х годов, которой следуют многие члены этого коллектива… Она, может быть, в каком-то смысле является их значительно большим достижением, чем музыка, которую они в последнее время играют.

Другими словами, роман с психоделиками привел меня к коренной переоценке сознания. Ка-те-го-ри-че-ской. К какому-то духовному отрыву от тяжелого наследия так называемых «русских проблем». Несмотря на весь риск подобного поведения в этом обществе… У меня уже давно не было ничего — ни интервью, ничего — в течение нескольких месяцев… Меня последние публикации о «Наутилусе» скорее радуют, чем расстраивают. То есть я собираюсь внаглую везти тексты антипрогибиционистского характера повсюду, так сказать.

А. К.: А это движение какое название носит? «Свобода марихуане»? Или «Свобода легким наркотикам»?

И. К. (смеется): «И не только легким», — ответил я задумчиво… А вообще это называется антипрогибиционистское движение.

А. К.: Я с тобой советуюсь. Может, не переводя огонь на «Аквариум», рассказать о психоделической дружбе Кормильцева с Олегом Сакмаровым?

И. К.: В такой формулировке, как «окружение группы „Аквариум“», это звучит настолько… Кому нужно, тот поймет. А кому не нужно, не хуй и понимать. Можно этим все сказать. Без имен и без ничего.

А. К. (жалостно): Мне бы конкретики хотелось услышать.

И. К. (включая четвертую скорость): Какой, блядь, конкретики!? Вряд ли это для книжки может иметь значение... Ну, короче говоря, запоздалое знакомство с духом 60-х, выраженным в виде конкретных веществ, вызвало у меня большую радость и одновременно большую грусть. Блядь, ну почему это не произошло лет пятнадцать назад? Понимаешь? Потому что уже все равно возраст есть некоторый. Конечно, лучше было пройти через все это в более молодом возрасте.

А. К.: Я правильно понимаю, что в 80-х всякие психологические-психоделические-возбуждающие проплыли мимо «Наутилуса»? Только алкоголь был?

И. К.: Ну как, мы покуривали… Но это никогда не носило такого культового характера. Это было такое экзотическое развлечение. Теперь это стало как бы нормой. Ряд людей выбрал себе траву в качестве энджина, а отдельные люди — и кое-что покруче. В общем, каждый выбрал себе топливо и понял, что алкоголь отупляет. Он является одним из мощных средств развития специфического русского менталитета, такого очень угнетающего. Который не ведет никуда, кроме длительных разборок и стенаний про жизнь. То есть долбание привело к категорическому изменению содержания в лучшую сторону. Впервые за много времени у нас появились радостные, а также юмористические нотки. И даже трагические и мрачные вещи стали трагическими совсем по-другому и по-другому мрачными. Они потеряли привкус скулежа, стали просто… драматическими.

Ну и дальше. Во всей этой обстановке духовного подъема и разрыва с традициями появилось естественное желание записать альбом в Англии. Пример Гребенщикова сыграл здесь роль только в смысле опыта, показывающего возможности такого мероприятия. Непосредственным толчком была попытка оторваться от всей этой заебавшей реальности. От ее проблем. И, в общем, оторваться где угодно. И когда у БГ появились в Англии связи, стало понятно, что если писаться где-нибудь не здесь, то в самом лучшем месте, которое можно вообразить по наработанному культурному материалу. Ну, на родине жанра творить. С этой целью началась разведывательная работа — поиск английских продюсеров, которые могли бы за приемлемые деньги заинтересоваться нашим проектом и смогли бы его реализовать... Так нами был нащупан Бил Нельсон.

Про него ничего рассказывать не буду, дам пачку его материалов, его пластинки. Ты сам досочиняешь... Потом я съездил на разведку в Великобританию, познакомился с людьми и процесс пошел. То есть сейчас заключаются соответствующие контракты, платятся деньги, и в ноябре мы отправляемся туда, чтобы сварганить что-то.

А. К.: Последний вопрос — об эволюции личности Бутусова модели 96 года. Что делал Бутусов все это время? Девочки-читатели бегают, интересуются.

И. К.: Бутусов частично разделил эти веяния на три романа, которые мы с тобой нащупали: роман с Европой, назовем его так, роман с компьютерами и роман с психоделиками и новой музыкой. Из этих трех увлечений Слава разделил одно — психоделики — и собирается разделить второе: поездку в Европу. С компьютерами роман не очень разделился — по причине патологической техно-боязни господина Бутусова. Главное, что он понимает важность этого романа. Даже если сам не может психически и интеллектуально в нем участвовать. Эволюция — то, что человек тоже очень расслабился и понял, что его позиции непоколебимы. Что ему не нужно бороться каждую минуту, доказывая, что он есть то, что он есть. А он может просто начать делать то, что ему хотелось бы сделать. И чувствовать себя свободным.

…На этом месте беседы в моем диктофоне закончилась пленка. Мы завершили интервью, еще немного поболтали и разъехались по делам. А через пару недель Илья улетел в Англию. В Москву Кормильцев вернулся лишь под Рождество. Вернулся заросший, без пресловутой бороды и темных очков, какой-то светлый. Привез записанный, но пока не смикшированный альбом. «Ну, рассказывай», — с нетерпением начинающего журналиста сел я на уши Кормильцеву.

Английская картина вырисовывалась следующая. Основным действующим лицом в студии, как и планировалось, оказался Бил Нельсон — человек, два альбома которого в свое время попали в английский «Top of the Pops». Затем игра в рок-н-ролл Нельсону надоела, и он решил уединиться на собственной ферме под Йоркширом, где писал музыку для кинофильмов и спектаклей. «У вас в композициях все слишком отточено и поэтому немножко скучновато, — заявил Бил Кормильцеву при первой встрече. — Вам надо добавить задора и легкого сумасшествия. В идеале нам надо немного побесшабашничать».

И работа закипела. В студии трудились четыре человека: сам Нельсон (продюсирование, клавиши, сэмплеры, секвенсоры, программирование, кольца, гитары), миксинг-инженер Джон Спенс, Бутусов и Кормильцев. Илья отвечал за общий моральный дух, идеологические нюансы и волю к победе.

«Мы с Бутусовым решили, что последнее слово в студии будет за Билом, — вспоминает Кормильцев. — Поэтому все расхождения во взглядах происходили исключительно между мной и Славой. Когда я увидел, в какую сторону клонит Нельсон, то запаниковал. Мне показалось, что это не „actually“. Мол, это не Black Grape и не Pulp — все-таки Нельсон человек другого поколения. Но в какой-то момент я успокоился и решил: „Может, Слава всю жизнь мечтал исполнять именно такую музыку“».

В свою очередь, Бутусов, придя на запись первых треков, начал нервничать, как невеста перед свадьбой. Затем, увидев, насколько уверенно Нельсон рулит «пейзажем звука», Слава успокоился — вслед за Кормильцевым. «Если бы Бил умел петь по-русски, нам можно было вообще не приезжать», — пошутил Илья, отдавая должное профессиональной выучке Нельсона.

Потянулись трудовые будни. Студийные смены проходили с 11 до 20 — без выходных и праздников. После работы наши герои заходили в паб, где вели оживленные беседы с местным населением. В частности, обсуждались метаморфозы капризной английской погоды, которая менялась по несколько раз на дню — от мокрого снега с дождем до плюс пятнадцати. Затем Илья и Слава возвращались в коттедж, где вели умные беседы возле камина. Беседы сопровождались забиванием косяков, распитием виски и обсуждением новых песен.

Ближе к финалу случилась кульминация сессии — запись композиции «Нежный вампир». Эта песня была написана Кормильцевым последней и заслуженно считалась одной из удач альбома. Чтобы усилить коммерческий эффект от «Вампира», эту композицию решено было спеть дуэтом… с Гребенщиковым. Это выглядело реальным, поскольку лидер «Аквариума» в то время жил в Честере — в полутора часах езды от Йоркшира.

Идея была обречена на успех и хранилась в строжайшей тайне. Опыт исполнения Бутусовым и БГ песни «Я хочу быть с тобой» подсказывал Кормильцеву, что в таком варианте «Нежный вампир» должен превратиться в радийный супер-хит. Также на него планировалось снять клип — с участием Бутусова и БГ.

Встреча лидера «Аквариума» на захолустном йоркширском полустанке напоминала, по словам Кормильцева, прибытие Ленина на Финляндский вокзал. Гребенщиков приехал из Честера, сверкая новыми зубами, и сразу принялся за работу, внеся в нее новую позитивную энергетику. В «Нежном вампире» Бутусов с БГ пели по куплету — в порядке живой очереди. Получилось эротически, таинственно и проникновенно. На этом эмоциональном всплеске запись альбома «Яблокитай» была завершена.

Я внимательно выслушал рассказ Кормильцева, а дома в наушниках прослушал весь альбом. Я понимал, что Бутусов и Ко попытались записать модную танцевальную музыку — с высокохудожественными текстами и современным саундом. Разуверившись в отечественных студиях и музыкантах, генштаб группы отдался с потрохами в руки опытного англичанина, который довольно удачно сделал альбом для русского рынка. Это выглядело свежо: а) для «Наутилуса», б) для России.

Бил Нельсон действительно не подвел. Тем не менее, вопросов к Кормильцеву у меня было не меньше, чем комплиментов аранжировочным паутинам англичанина. Например, драматургия «Яблокитая»: почему «Апельсиновый день», который, ясен пень, должен был открывать компакт-диск, стоял на последней позиции? А самая неудачная композиция стояла первой? Почему в «Яблокитай» не вошли песни «Матерь богов» и «Бедная птица»? Почему изменено первоначальное название «Китайское яблоко»? И, наконец, почему проект называется «Виртуальная группа „Наутилус Помпилиус“»? И как этот студийный вариант «Яблокитая» музыканты будут озвучивать «живьем» — все эти кольца, лупы, сэмплы?

«Никак не будут озвучивать, — жестко ответил Кормильцев. — Выпустим альбом, сыграем тур, издадим книгу, архивные записи и… все. Лавочка закрывается. Группы больше не будет».

Подробности Кормильцев комментировать отказался. Я вышел на балкон — половить ртом загазованный московскими химикатами воздух. Хотелось позвонить друзьям и пожаловаться на не сильно логичную жизнь. Об истинных событиях этого решения я мог только догадываться. Мне почему-то казалось, что вся эта игра в рок-продюсера Илью устраивает. Значит, инициатива распада группы исходила не от него, а от Славы. Почему?

Ни для кого не было секретом, что Бутусов не любит ездить в затяжные туры и играть концерты. Кроме того, на него давило постоянное чувство ответственности — за коллектив, за «духовные послания поколению» и т .д. Плюс в последнее время он сильно увлекся мистикой — такой вот период в жизни у человека.

Но это были не больше, чем предположения. Правды и истинной «сути вещей» я не знал тогда, не знаю и сейчас… Встретившись через год с Бутусовым и его женой, я узнал что у Славы уже полностью готов сольный альбом. Но это было словно в другой жизни — в период Бурлакова и «Утекай звукозапись».

…Помню, что последние дни «Наутилуса» были не слишком радостные. В клубе «Желтая подводная лодка» прошла скромная презентация «Яблокитая» — вместе с Бутусовым, Гребенщиковым и будущим режиссером фильмов «Брат» и «Брат-2» Алексеем Балабановым.

Вскоре Кормильцев подарил мне черную футболку с расписанием прощального тура июня 97 года и пригласил на последние концерты «Наутилуса» в «Россию».

Я посетил эти торжественные похороны вместе с Лагутенко и Бурлаковым. Мы сидели на шикарных местах, только впечатления были не шикарные. Музыканты играли с большим рвением, но без вдохновения. Все очень старались, но это было, по вышеупомянутому выражению Бутусова, «усердие шахтеров, добывающих уголь в канализации».

Когда я вышел из «России», было ощущение, что у меня отобрали любимую игрушку. Заканчивалась одна эпоха, начиналась другая. Наша совместная с Кормильцевым и Леней Порохней книга «Введение в Наутилусоведение» фактически была никому не нужна. Она поступила в продажу ровно через две недели после последнего концерта уже не существующей группы.

 

 

5. Музыка для поколения бритых лобков

 

Кормильцев, помимо того, что он полиглот, он еще и штурман настоящий. Илья держит перед собой карту и, не видя, куда идет, просто идет по карте — туда, куда надо.

Вячеслав Бутусов

 

После распада «Наутилуса» и выхода «Введения в Наутилусоведение» Кормильцев исчез из моего поля зрения. Он не подходил к домашнему телефону, не появлялся на концертах, не ездил меняться пластинками, не давал интервью. Похоже, он стал затворником и маргиналом. Я думал, что Илья уехал в Екатеринбург, Лондон, Питер или Прагу.

Через несколько месяцев я случайно узнал, что Илья забаррикадировался в своей московской квартире и экспериментирует с электронной музыкой. Компанию Кормильцеву составил его бывший коллега по «Наутилусу» Олег Сакмаров. В тот момент он оказался за бортом «Аквариума» — аккурат после того, как Гребенщиков разогнал всю группу и начал записывать «Лилит». Похоже, уходя в свободное плавание, Бутусов и БГ мыслили прямо-таки синхронно…

Сакмаров переехал в Москву, где безвылазно сидел дома у Кормильцева, с утра до вечера занимаясь созданием новой музыки. Их совместный проект назывался «Чужие». Еще в 95—96 годах Илья мечтал сделать необычный электронный альбом — даже придумал название: «Музыка для поколения бритых лобков». Но в одиночку ему эту затею было не потянуть. Теперь эту идею реализовывали двое.

Кормильцев отвечал за тексты, компьютерные технологии, сэмплы, пытался читать рэп и играть на гитаре. Остальная музыкальная фактура легла на плечи Сакмарова. Идеология проекта «Чужие» была общая.

Предчувствуя, что намечается что-то интересное, я приехал в домашнюю студию Кормильцева вместе с дизайнером и фотохудожником Сашей Коротичем — к слову, автором обложек альбомов «Пятнадцать» и «Титаник».

«Незваные гости хуже татарина», — глубокомысленно заметил выходец из древней Казани Олег Сакмаров. Я догадался, что нам обрадовались. Мы прошли в логово затворников и осмотрелись по сторонам. Вся квартира была усеяна проводами, инструментами и компьютерами, а два взрослых дядьки энергично ползали на карачках по полу и старательно что-то записывали.

Усадив нас в холодные кресла, они включили несколько треков. Первое впечатление — какой-то необычный гибрид Chemical Brothers с ORB и Prodigy. Плюс радикальные тексты на русском языке. У меня было твердое ощущение, что эти люди опережают время настолько, что это выглядело просто вызывающе. Стиль, на который Гребенщиков замахнулся лишь спустя восемь лет на альбоме «Беспечный русский бродяга», Кормильцев с Сакмаровым начали разрабатывать еще в 97—98 годах.

…Весь вечер затворники c Нахимовского проспекта говорили исключительно о новом проекте. Было очевидно, что их колбасит. Колбасит от ощущения создания «другой реальности». Показательно, что в их речи слова «Аквариум» и «Наутилус» не звучали как социальное табу. Правда, на перегородке в кухне, которую музыканты называли «стеной ненависти», висел большой портрет Гребенщикова, превращенный ими в мишень.

Я сильно удивился подобному экстремизму, но этой деликатной темы решил не касаться. В тот момент будущее моих приятелей меня интересовало в гораздо большей степени, чем их прошлое или настоящее. Наслушавшись новой электронной музыки, мы решили поужинать и поговорить «за жизнь».

Александр Кушнир: Самое приятное в истории с проектом «Чужие» — то, что Кормильцев с Сакмаровым вполне сознательно разрушают сложившиеся о себе в течение многих лет стереотипы. Расскажите, как ваша электронная эпопея рождалась и эволюционировала…

Илья Кормильцев: Все очень просто. К определенному моменту мы поняли, что нас не тащит от того, что мы делаем. И что если нас и дальше будет не тащить, то нас самих скоро оттащат.

Олег Сакмаров: Что мы можем заболеть.

И. К.: Что мы можем заболеть, и нас оттащат. А поскольку мы люди пожилые, мы поняли, что единственный способ продлить нашу жизнь — это стать моложе. Это была главная идея, которая за этим лежала. Мы поняли, что сделали в жизни лишь десять процентов того, что могли сделать. И вот эти девяносто процентов, которых мы не сделали, это и есть наша кажущаяся старость. Мы решили, что пора разрушать мифологему…

Я человек антиромантических убеждений и для меня главным было разрушить идеи интуитивизма и харизмы, которые определяют лицо нашего рок-н-ролла. У нас с Сакмаровым постоянно происходят большие культурологические дискуссии. Я всегда говорил, что мой любимый поэт — Иоганн Вольфганг Гёте, который прожил очень долгую жизнь, очень успешную, будучи премьер-министром небольшого, но государства. И при этом он никогда не позволял себе впасть в состояние мобильного телефона — потому, что писал о том, что видел. О том, что пережил… Он все это обобщал в мудрость. Для меня это всегда очень важно.

Человек должен девяносто лет прожить так, как будто ему все время восемнадцать. И это не ложь. Не способ грим себе сделать, подтяжки и прочее. Это должна быть душа. Душа должна быть молодой, потому что душа человека бессмертна. Если только ее не отдавать на растерзание телу, деньгам и прочей хуйне. Душа всегда должна быть восемнадцатилетней. Я подумал, ну нам по сорок лет… А тем, кто сейчас ходит на дискотеки, на рэйвы, читает Пелевина — им сейчас восемнадцать лет. Ну и что?

Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как долбаться, мы каждого можем научить. Я посмотрел на неутомимого Шона Райдера из Happy Mondays, у которого сейчас Black Grape… Вообще для меня в концепции этой идеи было… Если не считать моих друзей, если не считать Сакмарова, получается, что в этой стране не было никого, кто бы меня толкал. В какой-то момент у меня появилась последовательность откровений, что нужно что-то делать совсем по-другому. Эта последовательность складывалась следующим образом: Шон Райдер — Underworld в лице обоих пидарасов — Бил Нельсон, как ни странно. Бил Нельсон показал мне пример карьеры, может, не очень удачной в каких-то отношениях, но это пример человека, который мастер, мессир. Который умеет работать с материалом. Вот эти три человека для меня были самыми важными из внешних людей.

…К сожалению, кроме друзей, мне в этой стране никто не дал ничего. Ни у кого не было возможности ничему научиться. Потому что все очень успешно идут к своим похоронам. И к своему некрологу. И как-то это все очень скучно. То есть это момент такой, неизбежный для каждого. Но его надо пережить как-то на лету, даже не заметив. Ну, хуячил ты музыку для людей, а потом для ангелов начал хуячить. Даже не заметив, что в руках лежала та же самая гитара. Я думаю, что вот так, наверное, Фрэнк Заппа перешел в мир иной, так и не поняв, чем его 49 альбом, записанный на небесах, отличается от 48-го, записанного по эту сторону бытия.

А. К.: Вернемся к вашим экспериментам. С идеологией все понятно. А как технологически это все создавалось? И как в итоге та стадия, которую мы сейчас слышим, материализовалась в жизнь?

О. С: Что касается технологии, то есть подключения проводов и набора программы, управления всей аппаратурой, это скорее вопрос к Кормильцеву. Я в этом смысле лишь скромный подмастерье. А что касается того, как все это рождалось… Не совсем так, как Илья излагал, — у меня другой путь к этому был. В последние годы я просто лопался и взрывался изнутри. От переизбытка идей и совершенно очевидных вещей… Которые я знал, как надо делать, но не мог сделать там, где я занимался музыкой. И те ориентиры музыкальные и этические, которые я видел вокруг: Трики, Бэк, которые в какой-то момент меня смели просто… И я понял, что они отражают мое мироощущение. И я загрустил совсем сильно, что у меня нет никаких шансов в этом культурном пласте что-нибудь сделать. И я начинал уже перегорать. Внутри кипит, когда ты знаешь, что делать, а тебе не дают. Все как будто бы знают, что делать, но ничего не понимают…

И тут вдруг повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в «Наутилусе», уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии… И этот период длиной в два-три года, он вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе… И я, по крайней мере, могу все свои идеи неограниченно реализовать… Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: «Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!» Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь — убиваешь, хочешь — не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят. И то, что мы сейчас делаем, это сегодня близко к пониманию творческой свободы. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира — с одной стороны, и с другой стороны — такого ремесленного смирения. Когда полная свобода формализуется очень сложной технологией изготовления продукта.

И. К.: Я бы даже добавил слово «мучительной».

О. С.: Меня это очень порадовало и показалось близким. Потому что я эту технологию в свои консерваторские годы хорошо представлял — как мучительно тяжело в музыке делается настоящее. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что весь этот труд не нужен… Это кропотливое обучение, образование и потом реализация того, чему ты научился, — все это не нужно. Мол, все идет от Бога. А музыкант — это всего лишь проводник. И ничего не надо делать. Мол, надо бухать, долбаться, набираться жизненных впечатлений, а потом выплескивать это в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения. И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется «халявность», «быстрота» и «спонтанность»...

У нас с Кормильцевым другой метод. Мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи ОRB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, — это достойно уважения. И два полюса в моей жизни сомкнулись неожиданно — консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня это был вопрос какого-то гигантского наслаждения. Самое главное — получилось сделать то, что хотелось. И мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

А. К.: Как вы дополняете друг друга?

И. К: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем на хуй — как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни. Которые много чего повидали на своем веку… Главная проблема у нас сейчас — как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома: «Я иду чистить зубы» и «Где карандаш?» Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы — это такая вечная проблема… Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: «Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука». «Как?» — спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: «Ну, вот так». И после этого продолжает рассуждать: «Да, хорошо звучит. Ну, я пойду зубы почищу, пока ты это делаешь». По дороге поворачивает назад и говорит: «Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается». «Как?», — говорит тот, который сидит за пультом. «Ну, вот так. Ну ладно, ты делай… А я пойду почищу зубы». И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

А. К.: Каковы функции каждого в проекте «Чужие»?

И. К.: Я бы сказал, что в силу нашего образования Сакмаров больше ответственен за то, что называется «музыкой». В узком смысле этого слова — то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответственен за то, что называется «звуком» — в узком смысле этого слова. Сэмплы, подобранные звуки, звучание, обращение с аппаратурой. Но мы стараемся меняться функциями, как-то передавать их друг другу. И постепенно этот процесс инфильтрации происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время, и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это — если брать технологическую сторону.

Если брать душевную сторону, то я, будучи человеком истеричным, темпераментным и требовательным к жизни, в каком-то смысле вношу во все это струю какого-то критицизма, энергии такой мужской. В свою очередь, Олег вносит в это энергию душевности. Его основной вклад — в лиричность, в чувства, в эмоцию. В нежную сторону всего того, что мы делаем.

А. К.: Можно сказать, что вы начинали «Чужие» как дуэт композитора и музыкального коллекционера? А потом это куда-то начало смещаться?

О. С.: Музыкальный коллекционер — это Гребенщиков.

И. К.: Я скажу, что мы начинали как дуэт двух наркоманов, и, в общем-то, надеемся оставаться в том же качестве.

О. С.: А я с ужасом представляю момент, когда Кормильцев начнет писать музыку, а я — стихи. Вот что тут будет…

И. К.: Если поставки травы и кислоты будут оставаться на прежнем уровне, я думаю, что мы будем наслаждаться тем, что делает каждый из нас. Сакмаров хочет меня научить гармонии, я хочу научить его писать стихи… И мы считаем, что это очень важно… По крайней мере, подписывать все мы собираемся творческим коллективом — по старой проверенной схеме Леннон—Маккартни. Потому что уже очень трудно сказать, кто что придумал. И если, например, Олег написал всего несколько строчек в композиции «Сумочка», а я написал всего лишь несколько партий в той музыке, которую мы сделали… Это состояние — оно быстротекущее, потому что все может обернуться обратной стороной. И я очень буду счастлив, если мы будем совершенно универсальны и научим друг друга тому, что умеем.

О. С.: Я получаю колоссальное удовольствие от неожиданных хитросплетений нашего сюжета, нашего звука, наших идей вообще… Когда я с удивлением смотрю, как какая-то моя музыкальная идея в такую сторону выруливает, что я даже сам себе представить не мог никогда. То, что называется коллективным творчеством, и чем многие рокеры щеголяют — мол, «у нас коллективное творчество»… И чего уже давно нет ни у кого из известных мне людей… Вот мне кажется, что у нас это получается. Что мы наслаждаемся совместной работой. Такой каскад интеллектуальный, все это забавно и остроумно иногда получается. Иногда грустно и трагично.

А. К.: Огласите названия основных композиций…

О. С.: Первая называется «Химический ангел», есть вариант «Химическая женщина». Вторая — «Сумочка». Это пока рабочие названия. Третья называется «Свеча», она же «Муха». Четвертая — «Фармакология», в народе она называется «Моцарт». И пятая называется «Не тащит».

А. К.: Чем были обусловлены включения в ткань композиций индийских и тибетских мелодий?

О. С.: Ни одной индийской, слава богу, и, тем более, тибетской. Исключительно наши родные мусульманские мелодии. И немецкие. Больше ничего. Ну и там всякие африканские, но тоже мусульманские. Мы не склонны поддаваться экспансии восточных религий. Мы не думаем, что они должны завоевать мир, как они сами считают. У нас своя строгая немецко-татарская идеология и религия…

А. К.: Каковы ее основные постулаты?

О. С: Джихад и много чего другого. Есть основополагающие труды классиков на эту тему, можете почитать. Различного рода Кораны. Немецкие… Кушнир хотел нас обидеть — «тибетские, индийские мелодии»...

И. К.: Буддизм — это главный объект нашей внутренней философской критики. Ты можешь посмотреть на «стену ненависти», которая располагается на кухне.

А. К.: Вы можете приоткрыть секреты творческой кухни и продекларировать источники музыкальных цитат?

О. С.: Все сэмплы на альбоме мы честно укажем. Это даже не секрет творческой кухни, это обыкновенная порядочность. Когда мы берем кусок произведения Моцарта из записи татарских друзей, то, в общем, их и укажем. То, что огромный поток world music предоставляет нам, мы этим активно пользуемся. А Кормильцев у нас — неисчерпаемый источник мировых впечатлений.

И. К.: Если вас, к примеру, интересует текст, идущий на заднем плане в композиции «Не тащит», то его перевод следующий: «Продолжаются свирепства исламских фундаменталистов в Алжире. В северо-западной части Алжира группа исламских фундаменталистов захватила деревню. После чего удерживала заложников в течение пяти дней».

О. С.: Ну, и чего ты, Илья, сразу все рассказал?

А. К.: Не боись, Олег, в надежные руки это попало. А как это богатство будет реализовано на живом звуке? Сопоставление студийного и концертного звучания?

И. К.: У нас постоянно происходят всякие технологические находки, которые могут иметь применение на сцене. Мы, в принципе, пришли к выводу, что эту музыку можно играть живьем. Ее можно играть так же долго и нудно, как играли Led Zeppelin и Grateful Dead. Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе…

О. С.: Простор для импровизации сценической очень большой — словесный и музыкальный.

А. К.: Какие звуки и инструменты во время концерта будут звучать с пульта, а какие — идти со сцены?

И. К.: На самом деле, все будет идти со сцены. Просто что-то будет идти от компьютера, что-то будет идти от человека. От компьютера будет идти в основном ритмическая подкладка. Потому что, как хорошо написано в последнем номере журнала «Моjo», чем отличается drum box от ударника? Тем, что в drum box программу нужно внести только один раз. Необходимость в живом ударнике — это совершенно ложная вещь. Возможно, она в шоу хорошая. Может быть, мы когда-нибудь придумаем что-нибудь для перкуссионистов, если нам захочется этого для новых оттенков. Для того, чтобы просто видеть живую обезьяну, которая стучит по бонгам, как поется в знаменитой песне группы Dire Straits. А в принципе компьютер — это сетка координат. Такая бывает у художников — нанесенная сеточка из координат, в которых они что-то строят. Это хорошо, что в электронной, технологической музыке эта сетка не живая. Она не человек, именно потому что она должна быть абсолютно надежной. Люди на этом фоне могут выебываться как угодно. Это живые люди — они отражают свои эмоции, душу…

Музыка, собственно говоря, это искусство времени в первую очередь. Даже прежде чем искусство звука. А время… Люди не считают время, у тебя есть часы для этого. Собственно говоря, компьютер — это те же самые часы для музыканта, которые носят на руке. И, когда нужно, на них смотрят. Зачем на них смотреть, когда не нужно на них смотреть? И в этом смысле появление компьютера как организующего темпа, ритмического элемента музыки — это огромный прогресс, который делает музыку намного более свободной. Хотя не все это понимают… Многие видят в этом какое-то рабство, какую-то механичность. Но музыка вся механична, размер в музыке — это железный канон. Когда человек отходит от музыкального размера, от темпа, это всегда служит проигрышу музыки. Если этот отход не предусмотрен, специально не задуман, это называется лажа. В этом смысле мы считаем, что в этой сетке можно делать очень живую, охуительно живую музыку. Не менее динамичную, не менее напористую, чем рок-н-ролл. Не меньше оставляющую простор для игры.

А. К.: Тексты у вас были первичными?

И. К.: Изначально — да. Но очень много поменялось в процессе работы над вещами… Под динамику, под содержание, под мысль.

А. К.: В тех композициях, которые я слышал, используется сильный элемент ассоциативного мышления. Там присутствует пространство для импровизации восприятия. И композиции ваши, похоже, уже живут своей жизнью…

И. К.: Мы как-то особо не рефлексируем на эту тему. Я вообще всегда считал, что текст — это некое высказывание. И это твоя проблема — как ты мое высказывание понимаешь. Для меня такого специального ассоциативного мышления, отдельного от всякого другого мышления, не существует. Когда люди собираются ассоциативно мыслить, это называется «трип». Конечно — это полезно, музыку послушать в таком состоянии сознания… Но если ты не знаешь, что сказать, тебе ни одно состояние не поможет. Если ты не умеешь водить машину, ты не доедешь даже от станции «Нахимовский проспект» до станции «Таганская». Если ты не знаешь, куда тебе ехать, ты можешь съесть все наркотики в мире, но в итоге никуда не приедешь.

 

 

5. В списках не значился

 

Русский интеллигент всегда страдает врожденным половым извращением: он любит свой народ. И он должен быть с народом. А если он над народом возносится и как-то отделяется от него в своей академической жизни, то чувствует себя неловко.

Илья Кормильцев

 

После завершения работы над проектом «Чужие» Кормильцев впал в очередное безвременье. Сотрудничество с Сакмаровым завершилось выходом альбома «Химический ангел», который ситуацию в рок-музыке сильно не изменил. Да и не мог изменить.

Появление «Химического ангела» сопровождалось легким бредом. У Кормильцева альбом был издан в одной версии (под названием «Подполье»), у Сакмарова — в другой (под названием «Химический ангел»). И на другом лейбле. Концертов у «Чужих» не наблюдалось, что по-человечески было понятно — слишком далеко наши экспериментаторы оказались от народа…

Но прогрессивная рок-общественность не могла забыть своего героя еще долго. Вскоре после выхода «Химического ангела» Кормильцеву позвонил Макс Фадеев. Со свойственным ему напором предложил делать вместе с Ильей новый рок-проект. Как вы, наверное, уже догадались, речь шла про группу Total.

Илья съездил на несколько переговоров, но вместо текстов подсунул Фадееву… меня. В качестве пресс-поддержки. Сам же с фадеевского проекта как-то незаметно соскочил. То ли тексты не писались, то ли не захотел писать. Не знаю…

При этом Кормильцев не был бы Кормильцевым, если бы не отозвался на мое приглашение прийти на презентацию Total. У меня сохранилась видео-версия этой акции, на которой Илья задал музыкантам один-единственный вопрос: «Вот вы играете рок-музыку… Не чувствуете ли вы себя марионетками, исполняя чужие мелодии на чужие тексты?» Ответ Total интересовал Илью в последнюю очередь. Мне стало даже любопытно — уж не унылые ли лица музыкантов «Наутилуса» породили в свое время в гениальных мозгах Ильи Валерьевича подобный вопрос?

…После несостоявшегося альянса с Total мы с Кормильцевым встретились где-то через год. По-моему, без особого повода. Илья был бодр и весел, а на мой оригинальный вопрос: «Как дела?» поведал прямо-таки анекдотичную историю. Для начала он положил на стол два модных диска: «Брат» и «Брат-2». Как известно, в каждом из них были песни на стихи Кормильцева. Поэтому, увидев перед собой эти популярные в народе саундтреки, я не сильно удивился. «Ты что, хочешь мне эти диски подарить?» — без всякого энтузиазма спросил я. «Не-а, — радостно ответил Кормильцев и, подражая героям фильма «В августе 44-го», сказал: — Морщи лоб, шевеля губами... Я как-то утром посмотрел на эти диски и подумал: „А вот если существуют фильмы «Брат» и «Брат-2», и они успешно продаются, то почему на прилавках до сих пор нет диска с названием «Брат-1»?“»

Предчувствуя суперрассказ, я уже задыхался от смеха. Но Илья меня не жалел. Бесчеловечным голосом он поведал мне повесть временных лет — историю о том, как в третьем тысячелетии можно стать миллионером за неделю. Вначале Кормильцев рассказал о том, как быстро слетал в Питер и подписал документы на смежные права с Бутусовым и Настей Полевой. Как убедил свою звукозаписывающую компанию издать диск с Сергеем Бодровым на обложке. Как подбирался шрифт надписи «Брат-1» — чтобы ничем не отличаться от своего диска-предшественника и диска-последователя.

«И как ты думаешь, каким тиражом продалась пластинка?» — спросил Илья. Я фактически не слышал вопроса, катаясь по дивану в приступах гомерического смеха. Хохотал так, что чуть гланды не выскочили. Второй раз судороги смеха смели меня, когда я спустился в метро. На самом видном месте в ларьке, торгующем компакт-дисками, стояли три пластинки: «Брат», «Брат-1» и «Брат-2». «Нет, все-таки Кормильцев определенно гений», — в очередной раз подумал я. И мы опять потерялись на полгода.

…Илья появился так же внезапно, как и исчез. Позвонил мне на работу и сказал: «Через час буду у тебя в офисе. Можешь не объяснять дорогу — я уже по карте посмотрел. Сейчас сяду на велосипед и приеду». «Не забудь взять компас», — пытался пошутить я, но Кормильцев меня уже не слушал. По-моему, Илья в тот период вообще никого не слушал…

Он действительно приехал на велосипеде. Притаранил с собой кучу новых книг — преимущественно переводной прозы контркультурного плана. «Я редактирую и продюсирую выпуск серии книг под названием „Альтернатива“, — выпалил Кормильцев. — И еще сотрудничаю с журналом „Иностранная литература“». Я даже не догадывался, что такой журнал еще существует. Ну да ладно. Единственное, что я понял, вернее, почувствовал — что Илья живет какой-то очередной, бог знает какой по счету, новой жизнью. Меня Кормильцев почему-то решил в нее пригласить. А точнее, в редакционный совет «Альтернативы» — вместе с Гребенщиковым, Лагутенко, Самойловым, Козыревым и Бухариным. Эти люди в преломленном сознании Ильи Валерьевича представляли лицо и совесть современной русской литературы…

«Что делать-то надо?» — уныло спросил я, отвечая на два звонка одновременно. «А ничего, — ответил поэт-переводчик. — Твоя фамилия будет стоять в списке редакционного совета, а я буду присылать тебе подарочные экземпляры новых книг». «А, понятно, — сказал я. — Бизнес по-русски. Если тебе очень надо, то пиши. В принципе я не против».

Илья подарил книги, сел на велосипед и уехал. Мы опять потерялись во времени. Периодически я видел его статьи в «ОМе» и рецензии на новые книги в «Rolling Stone». Там все било не в бровь, а в глаз. Все по делу. Я готов был подписаться под каждым словом.

…Не помню, когда именно мне в голову пришла идея написать мемуары про тех неординарных людей — даже не людей, а эльфов, — с которыми мне довелось сотрудничать за последние пятнадцать лет. Составил предварительный список героев — Кормильцева там не было. Забыл. Недооценил. Не знаю. Короче, в списках не значился.

Я купил тетрадку в клеточку, провел в ней поля и сорвался в полумифическую страну Эль-Гуну — приводить в порядок память и делать первые заметки.

Когда была написана первая глава, я тут же вспомнил про Илью. Правда, не в роли персонажа «Хэдлайнеров», а в качестве суперэксперта. Я с нетерпением распечатал текст про Гребенщикова и направил лыжи в гости к Кормильцеву. Мы не виделись больше года, но это не имело никакого значения. Мне было дико интересно узнать его мнение о готовящейся книге.

Очередную съемную квартиру Кормильцева я нашел не без труда. Где-то на Сухаревке — аккурат между «Райффайзен Банком» и музеем Васнецова. Целый вечер мы на кухне гоняли чаи и болтали обо всем на свете: о новых дисках, литературной интернет-полемике Ильи Валерьевича с Лукьяненко, о реинкарнации романсов Вертинского, творчестве братьев Самойловых. В конце беседы Кормильцев подарил мне автобиографию Майлса Дэвиса, выпущенную его издательством «Ультра. Культура» и собственную книгу «Никто из ниоткуда». Я поделился замыслом «Хэдлайнеров», попросив Илью внимательно прочитать главу про Гребенщикова. Кормильцев пообещал позвонить на следующий день.

Перезвонил он минут через сорок — я даже не успел доехать до дома. «Ну как?» — с задержкой дыхания спросил я, на ходу вспоминая, что, помимо знания четырнадцати языков, полиглот Кормильцев всегда отличался быстрым чтением.

«Ты знаешь, в Европе такими книгами завалены целые этажи», — начал монолог поэт «Наутилуса». Такого поворота событий я не ожидал, но расстраиваться дальше мне просто не дали. «Но в России таких книг нет, — как-то жизнерадостно продолжил Кормильцев. — Давай, действуй — ниша-то свободна… Мне интересно. Буду ждать продолжения. Потом можем напечатать ее в моем издательстве, если захочешь».

Я жутко воодушевился и пообещал держать Илью в курсе событий. На следующее утро я почувствовал, как у меня за спиной словно выросли крылья. И с огромным энтузиазмом засел за главу про Макса Фадеева, с которым Илья меня, собственно говоря, и познакомил… В очередной раз подумал о том, как тесен мир.

Прошли месяцы, затем еще месяцы. Я с головой ушел в книгу и про обещание, данное Илье, по-московски быстро забыл. Наверное, текучка засосала.

Когда «Хэдлайнеры» были практически написаны, Ильи Кормильцева не стало. Его памяти и посвящается эта книга.